Слабая, беззащитная, неожиданно такая родная. Я чувствовал ее боль как свою собственную, и не находил места в номере. А она хотела, чтобы о ней беспокоился муж.

Горечь оставляет очень неприятный осадок на языке.

У него были на это все права. Я захотел отобрать их, забрать себе.

Я захотел единолично защищать и оберегать ее, владеть безраздельно. И почти решил, что у меня хватит сил сделать это.

Но здесь, в ее квартирке, на меня словно вылили ушат холодной воды.

Теплый, уютный дом, которого у меня никогда не было. Все дышало ею, все напоминало о ее присутствии. В каждой мелочи, в каждой детали угадывалась ее рука. И любовь.

Цветы на окне, полотенце с вышивкой, кружки, подобранные по цвету к кухне, с забавными надписями и шутливыми рожицами.

Моя мать … Я почти не помню эту женщину. Она бросила меня, когда я был маленьким ребенком. Она никогда не пекла мне пироги, не уверен, что она даже сделала для меня хотя бы один бутерброд.

Я знаю, что отец любил ее. Он прощал ее до тех пор, пока его сердце окончательно не разбилось.

Она возвращалась несколько раз. До сих пор вижу перед собой то яркое летнее утро. Она открыла двери своим ключом. Отец не менял замки после ее первого бегства, надеясь, что она одумается. Я помню, как он ждал, постоянно поглядывая в окно, как только чья-то машина останавливалась у нашего газона. И однажды это оказалось ее такси.

Я бежал к ней, сломя голову. Кричал и плакал. Мне, наверное, было около четырех или пяти лет. Я тянулся к ней руками, дрожа от счастья.

Отец вскочил с кресла и замер, не веря своим глазам.

Она тогда наклонилась ко мне, обдавая запахом дорогих духов. Какими нежными мне показались ее волосы. Гладкие и мягкие. Они коснулись моего лица, я ловил губами прядки. Она с трудом расцепила мои руки, сцепившиеся вокруг ее шеи, выпрямилась и посмотрела на отца.

Невероятно красивая женщина, так и не нашедшая счастья в материнстве и семейной жизни.

Она ушла спустя три дня. Я услышал, как они ругались внизу. Выбежал босиком из спальни, перепрыгивая через две ступеньки, несся по лестнице на звук ее голоса. Она стояла у двери с чемоданами. Тогда я понял, что она снова уходит.

Маленькому мальчику простительны слезы. Я выл, как волчонок, хватаясь за подол ее темно-красной юбки, который она пыталась высвободить из моих маленьких кулачков.

Помню, как она склонилась, чтобы чмокнуть меня в лоб, но я не хотел получать прощальный поцелуй. Я хотел, чтобы она целовала меня на ночь, и каждое утро, и каждую секунду моей жизни.

Когда она шла по подъездной дорожке, я как был, необутый и в пижаме, помчался за ней. Отец пытался меня удержать, но я вырвался и вцепился в ее чемоданы.

Она шла к такси уверенной, танцующей походкой, сквозь зубы уговаривая меня прекратить. И когда мне почти удалось выбить поклажу из ее рук, резко обернулась и оттолкнула меня.

Я упал и ободрал локоть. А она спокойно села в такси. Сквозь пелену слез я помню расплывающиеся очертания удаляющейся машины.

Тогда отец подошел, взял меня на руки и попросил прощения.

Этой с*ки больше здесь не будет, мой сын. Не плач. Ни одна женщина не стоит этого, — сказал он тогда. Но я чувствовал, что моя пижама намокла на плече, в том месте, куда он спрятал свое лицо.

И сейчас, в доме Иры, я увидел, что могу разрушить. С семейных фотографий на меня смотрела ее дочь, такая безумно счастливая, солнечная девочка. Она играла с родителями на море, строя замки на песке, дергала за ухо ослика в зоопарке, сидя на руках отца, пока мама держала ее за ножку.

Она рисовала их семью. У нее пока есть эта семья. У меня не было, и я никогда не брал в руки карандаши, чтобы нарисовать мать.

Отец не смог мне ее заменить, да и не пытался. Он был мужчиной, не способным на нежные объятия. Иногда в нашем доме появлялись женщины, но я знал, как он относится к ним. Просто украшение его ночей, ничего больше.

Я не знаю, кем стала Ира для меня, но одно я решил наверняка. Ее счастье я не заберу.

Выйдя из подъезда, я на мгновение останавливаюсь и глубоко вдыхаю. Эгоизм борется с чувством справедливости. Хочу ее, Господи, как же я хочу ее, домашнюю, растерянную, хрупкую. Хотя бы в последний раз.

Разворачиваюсь и застываю на месте. Если я сейчас вернусь, то не найду сил, чтобы уйти.

Благородство — черта, которую воспитывал во мне отец, начиная с пеленок. Я проклинаю чертово благородство, которое уводит меня от ее дома, уносит за километры, за миллионы причин на расстояние в тысячи одиноких серых дней.

Михаил Петрович согласился встретиться со мной в субботу. Я пожертвовала своим временем ради благой цели. Лавров был занятым человеком, поэтому я ценила его желание лично встретиться, чтобы обсудить судьбу Дома престарелых.

Документацию я передала ему еще раньше. То, что он там прочитал, заставило его пересмотреть график и решиться на поездку в наш город, чтобы своими глазами увидеть весь объем работ.

Он подобрал меня у ЦУМа. И теперь мы едем в его машине на окраину города, где расположен Дом престарелых.

После нескольких фраз о предстоящей встрече в кабине воцаряется тишина. И я невольно погружаюсь в свои мысли.

С того вечера, когда Вронский провел меня домой, прошло около месяца. А я все еще не могу войти в колею.

После его ухода я долго смотрела на наши семейные фотографии. Первым моим порывом было разбить их, бросить чем-то тяжелым в глупые картинки прошлого, где мы с Владом такие счастливые, довольные, где мы еще семья. Это уже давно не актуально. И почему именно фотографии придали Вронскому решимости отступить? Будто бы он раньше не знал, что у меня есть муж, будто не вместе с ним увидел меня на вечеринке впервые?

Я до сих пор не понимаю этого. Но мой телефон больше не звонит, не высвечивает его номер с двумя семерками. Я подсознательно жду, когда снова смогу услышать его голос, даже лично позвонила в компанию, пытаясь передать приглашение от директора Дома детского творчества на открытие компьютерного класса для всех городских ребятишек. Глупый предлог, но эта затея не принесла ожидаемого результата. Его секретарь сухо ответила, что передаст информацию.

Я часами думала, что же такого произошло в тот день. Что в моей квартире было не так? Возможно, там я выглядела иначе, как мать семейства, привыкшая хлопотать у плиты, а не как привлекательная женщина, имеющая в своем арсенале достаточный запас сексуальности, чтобы пленить мужчину.

А потом я поняла, что от прошлого не убежать. Оно — словно клеймо на моей коже, на моей жизни. Возможно, эти семейные снимки сказали ему то, что он как-то не замечал раньше — у меня есть ребенок, я уже несколько лет в браке, моя жизнь сложилась и потекла размеренно, словно река по равнине. Со мной нет никакого будущего. А все, что я могла ему дать, он уже взял. И получив наглядное тому доказательство Сергей ушел. Ушел навсегда.

Я видела его лишь однажды. Это была случайная встреча в торговом центре. Как и в прошлый раз, они с компанией шли в боулинг. А мы с Женей после похода по магазинам решили сделать остановку в детском кафе.

Он не видел меня, зато я все прекрасно рассмотрела. Жизнерадостный, сильный, он улыбался какой-то девушке. Не Насте. Я даже немного удивилась, потому что была уверена, что таких, как она, не бросают. Но он обнял эту длинноногую рыжулю и поцеловал, не стесняясь любопытных глаз.

Она с легкостью обвила его руками и чувственно выгнулась, пока их рты сливались в яростном поцелуе.

Тогда я шла домой, словно больная. Долго не могла прийти в себя, лежа на диване. А когда Влад подошел и притронулся рукой ко лбу, вскочила, словно меня ужалили, и унеслась в ванную, не сумев вынести его прикосновения.

Глупо. Таких срывов я себе больше не позволяла.

Однако отношения с мужем оставались отвратительными. От его манеры все спускать на тормозах меня начало тошнить. Любой другой мужчина уже орал бы на меня, колотя рукой по стене, призывая к честному ответу. А Владу словно не требовалась правда. Он не хотел ее знать. А потому не устраивал разборок и сцен. Мое плохое настроение списывалось на усталость. Моя холодность в постели не мешала ему приходить ко мне снова и снова.