От этой мысли как-то неприятно в груди. Я же сам хотел, чтобы наш роман закончился на такой прекрасной ноте — отдохнули вместе и разошлись, никто ничего никому не должен.

Но я не прочь увидеться с ней еще раз!

Ира смотрит вдаль, куда-то туда, где море встречается к небосклоном.

Стоит неподвижная, в напряженной позе больше не угадывается радость, которая била через край с той минуты, как мы приземлились в Ираклионе. Плечи приподняты, спина ссутулилась.

Волны лижут ее изящные маленькие ступни, которые я так и не нашел времени поцеловать. Успею ли сделать это? Или больше мы не прижмемся друг к другу в постели?

Песок неслышно скользит под ногами, но она чувствует мое приближение и поворачивается.

Глаза грустные и потерянные, на лице не вспыхивает улыбка, как раньше при виде меня. Черт, все идет не так, все заканчивается не так. А в том, что заканчивается, у меня уже нет сомнений.

Она отдала мне все, что я сам хотел, но не получила взамен того, на что, наверняка, рассчитывала.

Извини, но я не создан для брака.

Привет.

Привет.

Давно встала?

Встретила рассвет здесь. Красиво.

Нам уезжать сегодня.

Черт дернул меня сказать это. Она вздрогнула, но не отвела глаз.

Знаю. Сейчас приготовлю нам завтрак и упакую свои вещи.

Не спеши. У нас есть время.

Ты так думаешь?

Я молчу. Я знаю, что времени у нас больше не осталось.

Она поворачивается и идет к дому, медленно и как-то устало. Длинная юбка ее пестрого сарафана охватывает ноги, подчеркивая их стройную красоту.

Я иду следом. Кроме кофе почему-то ничего больше не хочется. Когда моя тарелка с омлетом остается нетронутой, она удивленно поднимает брови, но ничего не говорит, не журит, что не съел, когда она старалась и готовила. Просто выбрасывает еду в мусор и моет посуду.

Мы собираемся в траурном молчании, словно кто-то умер. И покойник находится здесь, вынуждая соблюдать тишину.

Она ставит свои чемоданы у входа и беспомощно обводит гостиную взглядом.

Ну все, вроде бы. Я готова.

Оставь вещи у двери. Я сам отнесу в машину.

Пока я укладываю наш багаж, она бродит по террасе. Поглаживает мрамор маленького фонтана, бредет к саду, пропуская листву между пальцами. Потом замирает с поднятыми руками, но через мгновение уже идет ко мне, что-то пряча в складках широкой юбки.

Машина урчит и плавно трогается. Я уже позвонил в фирму по уходу за домом и сказал, что мы выбыли. Нет нужды заезжать куда-то еще, но мне почему-то хочется остановится в кафе или небольшом ресторане. Может быть, чашка кофе и традиционный греческий десерт с тимьяновым медом развеселят ее?

Хочешь перекусить перед полетом?

Нет, я не голодна.

Тогда просто составь мне компанию. Утром не было аппетита, а сейчас разыгрался.

Хорошо.

Ее голос ровный и безжизненный. Нет, она не дуется, не злится. Но не могу поймать даже тени улыбки в ее глазах. А так хочется снова увидеть их живыми, блестящими, согреться в их свете.

В Ираклионе не очень много живописных мест. И сам город не располагает к романтическому настрою. Но мы находим небольшое кафе, я заказываю яичницу с беконом, кофе и сыр, запеченный с помидорами в оливковом масле. Люблю их кухню — вкусно и сытно. Ей — чай и тот самый десерт.

Она пьет мелкими глотками и смотрит куда угодно, только не на меня. Сидеть напротив сейчас ей явно тяжело и неуютно.

Мы будем дома уже к пяти.

Дома? — ее отсутствующий взгляд, наконец, останавливается на мне.

Да.

Да, дома, — повторяет она для себя.

Чем займешься?

Уборка, готовка.

Будешь ждать Влада?

Я не знаю, когда его ждать, — она смотрит в упор. — Он не связывался со мной.

Он прилетает завтра в 10.

Спасибо, что сказал.

Она вновь опускает глаза к чашке, а я не знаю, как продолжить разговор, но мне что-то обязательно хочется сказать, что-то спросить…

Ира…

Что? — она резко обрывает меня.

Вы с Владом поссорились перед отъездом? — спрашиваю первое, что пришло на ум. Должно же быть какое-то объяснение тому, что жене он не сообщил, когда его встречать.

Нет. И это меня очень настораживает.

Ты не говорила ему о нас?

Зачем мне это?

Не знаю, может, он что-то заподозрил.

Если и заподозрил, то ничего мне не сказал. Ты переживаешь, что наша связь откроется?

Нет. Не то, чтобы…

Вот и не бери в голову. Это мои проблемы. Если что-то и случилось, тебя это не коснется.

Я бы не хотел спокойно отсиживаться, если у тебя будут неприятности.

И чем бы ты мне помог? — недобро усмехается она. Но потом словно взяла себя в руки, взгляд ее теплеет, она слегка покачивает головой и говорит уже мягче: — Не переживай за меня. Мои семейные проблемы — только мои. Влад — хороший человек, он меня не обидит. Это я обидела его, за него нужно переживать, ему сочувствовать.

Не смотри на это под таким углом.

А как мне еще на это смотреть? Я изменила мужу.

Видно, он был не настолько хорошим мужем. Иначе ничего бы не произошло.

Это уже наши с ним отношения.

Продолжение фразы — и тебе в них не стоит лезть — так и повисло в воздухе, невысказанное. Но намек я понял. Что ж, она права, мне действительно там нечего делать. Она сильная женщина, разберется сама.

Когда официант принес наш заказ, она еще раз горько усмехнулась, пробуя десертной ложечкой тимьяновый мед, янтарными ручейками стекавший по густому йогурту.

В самолете мы молчали. Ее место рядом с иллюминатором способствовало этому. Она смотрела на белые пушистые облака, сквозь которые иногда выглядывала горная цепь красноватого цвета или отливающее серебром море, а я смотрел на нее. Украдкой, чтобы она не почувствовала мой взгляд. И с каждым километром, оставшимся позади, мне становилось вся тяжелее на душе.

В аэропорту мы оба словно закостенели. Не знали, как посмотреть друг на друга, что сказать. Ноги непослушно несли к стойкам контроля, а потом мы с какой-то остервенелой сосредоточенностью вылавливали на ленте свой багаж.

Все проверки остались позади, широкий холл аэропорта был ярким и оживленным, сквозь затемненное стекло в него вливалось достаточно света.

Я остановился почти у самого выхода, она тоже.

Мы увидимся?

Я не знаю, — честно призналась она. Но мне почудилось «нет» в ее ответе.

Тебя подвезти?

Не стоит. Возьму такси.

Я не знал, что еще сказать, что сделать. Хотелось ее поцеловать, бросить сумки и прижать к себе со всей силой. Но она отдалялась от меня, становилась чужой. Ее глаза на секунду опустились на мои губы, ее собственные дрогнули, и я обрадовался, как мальчишка, что она не уйдет без поцелуя. Но в следующее мгновение она снова смотрела мне в глаза, ее пухлый рот сжался. Она отступила на шаг назад.

И я не выдержал. Выронил поклажу из вспотевших пальцев, обхватил ее за талию и притянул к себе, вжимаясь бедрами в ее волшебное, отзывчивое тело, целуя жарко и глубоко, пока она сама не потянулась ко мне, пока не обвилась, словно лиана, вокруг меня. Ее маленькие ручки скользнули в мои отросшие волосы, мягкая грудь расплющилась о мою.

Почему так тоскливо и больно, словно зубной врач тянет и тянет нерв в плохом зубе?

Она отстранилась и, не глядя, почти побежала в выходу. А я остался стоять, не в силах сделать ни шагу.

Дом. Это слово больше не относилось к этому месту. Жилье, квартира, апартаменты, хотя это громко сказано, все, что угодно, но только не дом.

Когда входная дверь привычно скрипнула, закрываясь за моей спиной, я почувствовала себя птицей, вернувшейся в клетку.

В голове гудело, горло раздирало от непролитых слез, на сердце было пусто.

Машинально пошла поливать цветы, попутно рассматривая привычную обстановку, которую я выбирала сама. Когда-то этот диван стоил мне десяти дней непрерывных поисков, двух скандалов с Владом и десяти тысяч.

Телевизор и система «домашний кинотеатр» — гордость Влада. Он долго спрашивал меня, чувствую ли я феноменальную разницу в звучании между этими и нашими старыми колонками. При этом его глаза гордо поблескивали, будто всю технику он сделал сам. Я кивала головой и соглашалась, что звучание просто отпад, хотя не слышала никакой разницы.