Повернув назад, мы долго шли по берегу и скоро пришли к заключению, что это вовсе не река, а прорытый в древности канал вроде того, что находится около Момбаза, на берегу Занзибара. Берега его подмывала вода, а поверхность покрыли заросли. Было очевидно, что если нельзя продвигаться по реке, то можно плыть по каналу или вернуться в море. Оставаться здесь было невозможно, чтобы не изжариться на солнце, не быть съеденными москитами или не умереть от болотной лихорадки.

— Что ж, попытаемся! — сказал я, и все остальные согласились со мной: Лео — с великим удовольствием, Джон — с почтительным негодованием, а Магомет — взывая к Пророку и проклиная всех неверных.

Как только солнце село, мы отправились в путь. Около двух часов мы — Магомет, Джон и я — усердно работали, тогда как Лео сидел на носу лодки и мечом Магомета отталкивал обломки дерева и всякий хлам, плававший в воде. Когда стемнело, мы остановились отдохнуть и доставить удовольствие москитам, но около полуночи снова поплыли, пользуясь свежестью. На рассвете, отдохнув три часа, мы отправились в путь и работали до 10 часов, когда вдруг разразилась буря, сопровождавшаяся страшным ливнем, и мы провели около шести часов буквально под водой.

Думаю, что нет надобности описывать подробности нашего путешествия в течение нескольких дней, ужасных по своей монотонности, из-за тяжелой работы, жары и москитов. Мы находились в поясе безграничных болот, и то обстоятельство, что избежали лихорадки и смерти, я приписываю только обязательным дозам хинина и очистительного, которые мы глотали, и непрестанной физической работе. На третий день нашего пути по каналу мы заметили сквозь испарения болот вдали круглый холм.

Мы чувствовали себя настолько истощенными, что готовы были лечь и умереть в этом ужасном месте. Я бросился на дно лодки, чтобы уснуть и хоть немного отдохнуть от страшного переутомления, горько проклиная свою глупость, которая побудила меня принять участие в этом сумасшедшем предприятии. Помню, я впал в забытье. Мне грезилось, что наша лодка наполняется водой, что мы умираем, и вода смывает наши останки — тогда наступит конец всему. Мне послышалось журчание воды около нас, и я увидел скелет араба, который вдруг выпрямился и, сверкая на меня своими пустыми глазницами, скрежеща челюстями, начал проклинать меня, христианскую собаку, за то, что я потревожил последний сон правоверного.

Я открыл глаза, содрогаясь от ужасного сна, и вдруг увидел два глаза, смотрящие на меня в темноте. Вскочив на ноги, я закричал от ужаса, все мои спутники вскочили одновременно, перепуганные, сонные.

Затем я почувствовал прикосновение холодной стали к моему горлу.

Позади сверкнули еще два копья.

— Тише! — произнес чей-то голос по-арабски. — Кто вы такие и как пришли сюда? Говори или умрешь! — и снова сталь прикоснулась к моему горлу.

— Мы — путешественники! — ответил я по-арабски, и, очевидно, был понят, потому что человек, держащий меня, повернул голову и, обратившись к какой-то высокой фигуре, державшейся в стороне, спросил:

— Отец, нужно ли убить их?

— Какой цвет кожи у этих людей? — спросил глубокий голос.

— Белый!

— Не убивай! — был ответ. — «Та, которой все повинуется» прислала меня сказать: придут белые люди. А когда придут, не убивай их! Веди их в дом «Той, которой все повинуется»!

— Пойдем! — сказал мне человек, таща меня из лодки.

Такая же участь постигла и моих спутников.

На берегу стояло человек пятьдесят. Я заметил, что они вооружены огромными копьями, очень рослые, крепко сложены и обнажены, если не считать одеждой шкуру леопарда, повязанную около пояса.

Лео и Джон очутились около меня.

— Что случилось? — спросил Лео, протирая глаза.

— О, сэр, с нами случилось что-то странное! — воскликнул Джон.

В эту минуту к нам подбежал Магомет, которого преследовал человек с поднятым копьем. — Аллах! Аллах! — вопил Магомет. — Защитите меня! Защитите!

— Отец, тут есть один черный человек! Что сделать с ним?

— «Она» ничего не сказала. Не убивай его, иди сюда, сын мой!

Человек подошел, высокая фигура склонилась над ним и прошептала что-то.

— Да, да! — ответил тот и ужасно захохотал. — Там трое белых людей?

— Да, трое, отец!

— Тогда несите их и захватите с собой все, что нужно!

Едва он успел произнести эти слова, как к ним подошли какие-то люди, держа на своих плечах крытые паланкины. Каждый паланкин несли четыре носильщика и было двое запасных.

— Хорошо, — сказал Лео, — очень хорошо, что о нас теперь заботятся другие!

Делать было нечего, я влез на носилки и устроился там очень комфортабельно. Вероятно, носилки были сделаны из волокон травы, которая гнулась и натягивалась при каждом движении тела, поддерживая на должной высоте голову и шею.

Едва я успел расположиться на носилках, как носильщики двинулись ровным и быстрым шагом. Около получаса я лежал спокойно, размышляя о нашем путешествии и о том, как изумились бы мои почтенные друзья в Кембридже, если бы я чудесным образом очутился среди них за обеденным столом! Я лежал и думал, чем все это кончится, пока не заснул.

Думаю, что я проспал семь или восемь часов, впервые отдохнув как следует с той ночи, когда затонул наш корабль. Проснулся я, когда солнце стояло высоко в небе. Мы мирно продвигались вперед, делая мили четыре в час.

Выглянув из-за плотных занавесок, я заметил, что мы миновали болота и теперь шли по зеленой местности, приближаясь к куполообразному холму. Я не знал, тот ли это был холм, который мы видели издали. Потом я взглянул на своих носильщиков. Это были превосходно сложенные, около шести футов ростом люди с желтоватым цветом кожи, очень похожие на сомалийцев Восточной Африки, за исключением волос, которые вились локонами по их плечам. Черты лица у них были правильные, даже красивые, орлиный нос, белые, великолепные зубы. Но… я никогда не видел таких злых физиономий. Холодная жестокость запечатлелась на них.

Была еще одна странная черта, которую я подметил у дикарей: они, казалось, вовсе не умеют улыбаться. Иногда они запевали монотонную песню, остальное время молчали, и ни разу улыбка не озарила их мрачных и угрюмых лиц. К какой расе принадлежит этот народ? Они говорили на арабском языке, но не были арабами. Не могу сказать почему, но вид их внушал мне какое-то болезненное ощущение страха. В это время рядом со мной я увидел другие носилки. Там сидел, — занавески были подняты, — старик в белой одежде, очевидно, из грубого холста: именно он был той самой высокой, мрачной фигурой, которую называли Отцом. На вид он был очень стар; у него была длинная, белая, как снег, борода, концы которой висели по бокам носилок, крючковатый нос и холодные и острые, как у змеи, глаза. Но все же на лице его отражались глубокая мудрость и ирония.

— Ты проснулся, чужеземец? — спросил он низким и глухим голосом.

— Да, отец мой! — ответил я любезно.

Старик погладил свою прекрасную белую бороду и улыбнулся.

— Из какой бы страны ты не пришел к нам, — произнес он, — но там знают наш язык и учат детей вежливости, мой чужеземный сын! Скажи мне, зачем ты и те, что с тобой, пришли к нам, куда не ступала нога чужеземца? Или вам надоело жить?

— Мы пришли искать неизведанное! — ответил я смело. — Нам надоело старое. Мы пришли с моря узнать неведомое, ведь мы происходим от храброго народа, который не боится смерти, мой уважаемый отец! Но мы прежде, чем умереть, хотели бы узнать кое-что!

Старик издал какое-то непонятное восклицание.

— Пожалуй, это правда, если ты не лжешь, мой сын. Во всяком случае, скажу, что «Та, которой повинуется все» исполнит твои желания надлежащим образом!

— Кто это — «Та, которой повинуется все»? — спросил я с любопытством.

Старик взглянул на носильщиков и улыбнулся.

От этой улыбки вся кровь прилила к моему лицу.

— Ты скоро узнаешь это, мой сын, — произнес он, — если «Она» захочет увидеть тебя во плоти!

— Во плоти? — переспросил я. — Что хочет сказать этим мой отец?