Эти бедные цыгане с трудом добывали пропитание для своих собственных детей, и Дортея всегда полагала маловероятным, чтобы они занимались похищением чужих. Гораздо больше она опасалась, что Теструп столкнется с бродягами, как он называл их, — он так легко терял самообладание, когда бывал раздражен.

Ей было мучительно думать, что эта неизвестность продлится еще какое-то время и что она не в силах положить ей конец. Все, что было в человеческих силах, они уже сделали, и теперь оставалось только запастись терпением и надеждой и ждать.

От усталости Дортея чувствовала себя словно избитой. Усадьба просыпалась. Обычно Дортея еще немного дремала после того, как Йоханне уносила Кристена в детскую, — в шесть она уже вставала. Сквозь эту легкую дремоту она слышала, как весело щебетали малыши в детской, как вскрикивали старшие девочки, когда во время умывания им в глаза попадало мыло, и как няня Гунхильд причесывала им волосы. Дети то смеялись, то ссорились… Так наступало время вставать. Дортея еще сидела за своим туалетным столиком, когда служанки прибегали к ней за указаниями. Она чувствовала, как постепенно в ее руках сосредоточиваются все нити большого хозяйства, кровь начинает бежать быстрее, голова работает все лучше и лучше…

А вот у больных и старых людей жизненные силы не возвращаются, отхлынув прочь в короткий промежуток между ночью и утром. Многие умирают в это время суток. Бисгорд умер двадцатого марта в половине пятого утра. Она и сама испытала нечто подобное, находясь между жизнью и смертью, когда двенадцать лет назад родила мертвого ребенка, того, который первый должен был носить имя Бертель, — сколько сил забирает это искушение покинуть сонм живых и заснуть последним, беспробудным сном именно в то время, когда здоровые с радостью пробуждаются, чтобы отдаться заботам нового дня.

Для нее тоже придет этот утренний час, когда она навсегда закроет глаза и позволит другим жить дальше уже без нее. Дортея никогда не думала о смерти, как о чем-то неизбежном, даже тогда, двенадцать лет назад. Все время она чувствовала, как ее тело и дух находят в себе скрытые силы и как она снова минует ту черту, где Смерть появляется и забирает тех, кто покончил счеты с жизнью. Нет, у нее еще оставались дела в этом мире, у нее были малыши, которые нуждались в ней, у нее был муж. Они еще так мало прожили вместе, только-только подошли к началу того, когда люди становятся друг для друга всем.

Они вместе уже шестнадцать лет. Это были благословенные годы, рядом с ней жил человек, которого она любила, ей он мог рассказывать о своих надеждах и огорчениях, о своих планах, удачных и неудачных. Теструп вообще-то бывал неразговорчив, упрям и подозрителен, особенно по отношению к тем, кому должен был подчиняться. Сколько раз Дортея жалела, что они не смогли остаться на железоделательном заводе, где Теструп работал раньше. Он много раз хотел бросить этот стекольный завод, так донимали его господа из компании, их вмешательство и придирки. Сколько трудностей ему пришлось преодолеть, прежде чем он смог внести в производство все изменения и улучшения, которые, на его взгляд, были необходимы. Впрочем, и на железоделательном заводе тоже не все было гладко между Теструпом и хозяином.

Когда Теструп занял место управляющего стекольным заводом, леса, принадлежавшие заводу, были вырублены, склады переполнены никудышной продукцией. Самые лучшие работники из старшего поколения покинули завод, недовольные тем, что им нерегулярно выплачивали жалованье и обманывали в выплате натурой. Учетные книги велись неудовлетворительно — истинный убыток за целый ряд лет был значительно больше указанного в документах. Несмотря на все эти трудности, Теструпу удалось поставить завод на ноги. Прежде всего он пригласил на работу Шарлаха и уговорил вернуться из Швеции его зятя, мастера Вагнера. Продукция сразу стала лучше, а несчастные случаи — реже. Теструп ввел изменения, многое перестроил, заключил выгодные сделки на продажу и перевозку стеклянной продукции. Четыре из последних пяти лет завод приносил определенную прибыль. Теструп открыл школу для детей рабочих, перестроил дома, в которых они жили. Ее милый, несговорчивый Йорген был часто весьма доволен своей деятельностью.

Конечно, Дортее хотелось, чтобы у мужа было больше свободного времени для детей. Но куда важнее было их уважение и доверие к отцу. Она пыталась, как могла, сама удовлетворять остальные потребности детей. И кажется, слава Богу, это ей удавалось. У них было все необходимое. Даже Бертель в последнее время заметно окреп. По словам господина Даббелстеена, он достиг успехов по многим предметам. Пусть у него не ладилось с математикой и с латинской грамматикой. Зато он хорошо рисовал и был очень музыкален. А те четверо детей, которых она родила, когда они уже переселились сюда, были здоровые, веселые и красивые — особенно Теструпа радовали его маленькие дочки.

За каждого рожденного ею ребенка Дортея платила частицей своей молодости и красоты — упругостью и румянцем щек, перламутром улыбки, блеском глаз, который Винтер воспел в стихотворении, преподнесенном ей на день рождения. Груди у нее обвисли, живот сделался большим и дряблым. Но часто ей доставляло странное удовлетворение замечать, как жизнь оставляет на ней свои метки. В первом браке ее красота оставалась бесплодной, ненужной и почти незаметной, как цветы, которые умирают медленнее, если стоят в холодной воде. В свое время Дортея поняла, что красива. О, как она была тщеславна, а сколько было надежд! Слуги в усадьбе ее отчима пробста де Тейлеманна поощряли тщеславие Дортеи, подталкивали ее фантазию: в один прекрасный день обязательно явится молодой, красивый, обаятельный и богатый жених и увезет ее из дома, где она была бедной падчерицей, плодом неразумного брака хозяйки с молодым человеком без всякого состояния.

Но вот пробст де Тейлеманн скончался. И его друг и сосед, к которому Дортея в детстве относилась с таким почтением и так восхищалась красотой его чернокудрой дочери, стал его преемником. Дортея надеялась, что ее матушка теперь выйдет замуж за пробста Бисгорда, и мечтала найти сестру в прекрасной Кристенсе. Для нее было тяжелым ударом, когда мать однажды объявила ей, что пробст Бисгорд просит у нее руки Дортеи. Сопротивляться было бесполезно. С родственниками отца у нее не было никакой связи, единоутробные братья были далеко: Каспар — в Вест-Индии, Петер Андреас — в Копенгагене. А сознание того, что она никогда не питала к матери теплых чувств, к коим обязывали ее дочерний долг и религия и кои выражались в непременных пожеланиях здоровья и благополучия, внушало ей робость. Взрослые братья Дортеи, сыновья майора Экелёффа, не были привязаны к матери, еще совсем крошкой Дортея поняла, что за сдержанной вежливостью по отношению к maman они скрывали чувства, близкие к враждебности. Но она поняла также, что и мать не баловала своих детей нежной любовью. Даже сознавая, что ее сострадание к матери не совсем уместно, Дортея не могла воспротивиться ее воле. Отчасти это объяснялось тем, что Дортее было жаль мать, овдовевшую в третий раз, покинутую сыновьями, лишившуюся надежды родить ребенка от пробста, чье состояние теперь почти целиком должно было достаться его детям от первого брака. И к тому же старую — в глазах своей дочери она была старой. Дортея была не настолько наивна, чтобы не понимать, что женщину с темпераментом ее матери должна страшить старость, а уж то, что мужчина, за которого она рассчитывала выйти замуж, предпочел ей ее дочь, вообще было трудно пережить.

Правда, о последнем Дортея могла бы не беспокоиться. Через полгода после того как она стала мадам Бисгорд, ее мать вышла замуж за молодого Хогена Люнде, которого, безусловно, присмотрела себе в мужья еще до того, как выдала замуж свою дочь. Иначе она не требовала бы столь решительно, чтобы Дортея вышла за пробста Бисгорда.

Дортее шел шестнадцатый год, когда ей пришлось пойти к алтарю.

«L’amour c’est un plaisir, l’honneur c’est le devoir»[11], — написала ей мать после того, как у Бисгорда случился первый удар. Вспоминая теперь то время, Дортея удивлялась, что письма матери не вызывали в ней иных чувств, кроме холодной, иронической усмешки. Неужели мать, которая, несомненно, обладала богатым опытом, могла предположить, что ее дочь получает plaisir от брака с Бисгордом? Дортея была замужем уже два года, и, должно быть, ее цинизм был своего рода самозащитой.