— Да, мадам Теструп, как видите, мы тут живем почти в походных условиях. Моя экономка занемогла и вот уже несколько дней как лежит в постели…

— Очень жаль, у меня дело к йомфру Лангсет. Надеюсь, ее недомогание скоро пройдет…

— Кто знает! — Капитан Колд погладил покрасневший лоб. — Честно говоря, раз уж вы приехали сюда, я бы просил вас заглянуть к ней… Эта старая дура, матушка Фаллет, ходит пьяная и днем и ночью…

Дортея заметила взгляд, брошенный ее сыном на капитана. Она хорошо знала то выражение порицания, которое появляется у мужчин, когда один из них неосмотрительно говорит про женщин то, что другому кажется непредназначенным для посторонних ушей. Она невольно поглядела по сторонам, но младшие мальчики уже убежали из залы.

— Если вы полагаете, что я могу чем-то помочь вашей славной экономке, я с удовольствием навешу ее.

У Клауса было такое лицо, словно он хотел возразить, но капитан опередил его:

— Клаус, попробуй посадить собак на цепь. — Он бросил мальчику несколько ошейников и цепочку. — Я слышал, они недавно лаяли за изгородью. Утром они убежали за Белиндой — это моя сука, мне пришлось пристрелить ее, я не мог допустить, чтобы она гоняла овец!.. В этом доме все разладилось! — воскликнул он. — Я уже… Извините, мадам, я пойду впереди, чтобы показать вам дорогу.

Из коридора ветхая и узкая, словно в курятнике, лестница привела их на открытую галерею перед другой бревенчатой стеной.

— Вот тут она упала, — объяснил капитан Колд. — Было скользко после дождя, и она сильно разбилась…

Недоверчиво подняв брови, Дортея смотрела на капитана. Бессмысленные взрывы смеха, выражение муки, появлявшееся на его echaufferte[15] лице, как только он переставал улыбаться и болтать, свидетельствовали о том, что он не только немного пьян, но также чем-то встревожен и огорчен.

Капитан Колд провел Дортею через большую комнату, где стояли ткацкие станки и прялки, мотки всевозможной шерсти висели под потолком на поперечном брусе. Не постучав, он приоткрыл дверь мансарды:

— Мария, мадам Теструп пришла навестить тебя… Как ты себя чувствуешь, не стало ли тебе немного получше?

Отвратительный запах крови подтвердил Дортее ее опасения. Кровать стояла в тени под сводчатой крышей, но лицо Марии Лангсет светилось желтизной и сливалось с ее светлыми волосами, выбившимися в беспорядке из-под ночного чепца. Нос у нее заострился, глаза и виски запали так, что Дортея с ужасом подумала, что перед нею лежит покойница. Возле кровати на корточках сидела маленькая Маргрете и качала своих тряпичных кукол на перевернутой скамеечке для ног.

— Как ты себя чувствуешь? — повторил капитан и изобразил на своем лице глубокое сочувствие. — Немножко лучше, правда, Мария? По-моему, у тебя прошел жар… Ты уже не так горишь…

Марию Лангсет трясло от озноба. Дортея вспылила:

— Прошу вас, капитан, оставьте меня наедине с йомфру Лангсет! Я не могу ничего сделать, пока вы торчите в дверях и смотрите на меня… И заберите отсюда вашего ребенка. Ступайте!

Вид у этого крупного человека был жалкий и растерянный.

— Ах, Колд, Колд, мне так больно… По-моему, я умираю, — простонала Мария. Голова ее металась по подушке. — Дорогой, уйди, пожалуйста, раз мадам Теструп просит тебя…

— Да, да, ступайте, капитан Колд, и заберите с собой Маргрете…

— Eh bien…[16] Идем, моя крошка… Мы здесь de trop[17]. — С глупым смехом капитан поднял девочку на руки. Малышка, как видно, хорошо чувствовала себя в объятиях отца, она доверчиво прислонилась к нему. — Твои куклы, мы возьмем их с собой, мое золотко…

Дортее было приятно, что капитан Колд питает нежные чувства к своей незаконнорожденной дочери.

Как только они ушли, она откинула с больной перину. Запах запекшейся крови ударил ей в нос. Она осторожно ощупала у Марии низ живота — он сильно распух, ляжки и ноги тоже, они были белые и блестели, как стекло.

— Боже мой, Мария! У вас родильная горячка, дорогая моя…

— Я знаю. — Йомфру Мария всхлипнула, ее тело сотрясалось от озноба. Дортея быстро снова укутала ее периной. — Но на этот раз она затянулась… О, Боже, если б вы знали, как мне больно… — прошептала она беззвучным от страдания голосом.

— И никто, кроме этой malpropre[18] старой матушки Фаллет не ухаживает за вами?

— Я не хотела, чтобы люди совали нос… Матушка Фаллет, по крайней мере, не из болтливых…

— Я понимаю, дорогая, но тем самым вы подвергаете свою жизнь опасности.

— Мне уже все равно… Нет, нет, разумеется. — Больная всхлипнула. — Господи, смилуйся надо мной, я так вовсе не думаю… Но я боюсь смерти, за свои грехи я попаду прямо в ад…

— Успокойтесь. — Дортея сняла верхнюю одежду и закатала рукава. — Есть у вас тут фартук, Мария? Может, там в сундуке? Так. Боже мой, Мария, ведь Господь понимает, что молодой одинокой женщине порой приходится очень трудно, особенно в таком доме…

Говоря это, она лихорадочно пыталась припомнить, что делал доктор Лангемак, когда у нее самой была родильная горячка после рождения Бертеля. Ее растирали тогда шерстяными тряпками, пока у нее не появилась испарина, но у Марии, верно, слишком болит все тело, чтобы она могла вытерпеть такую процедуру. К тому же из-за озноба Мария боялась открыть двери в соседнюю комнату, хотя зловонный, спертый воздух только усиливал ее головную боль.

— Скажите, где мне взять чистые простыни?.. Сейчас я принесу воды, немного обмою, вас и вам сразу станет легче…

— Переменить простыни? А это не опасно? Марта говорит…

— Бабьи выдумки! — Дортея пыталась говорить весело и властно. Но сердце у нее сжималось от страха — она не знала, что делать. Послать за Мадсом Ульсеном, чтобы он пустил больной кровь? Она и так, должно быть, потеряла много крови, хотя кровопускание могло бы уменьшить ее отеки…

Мария Лангсет пробормотала, что у них едва ли найдутся чистые простыни, — в доме капитана не было многих самых необходимых вещей, и ей часто приходилось пользоваться своими собственными. Да, да, это ее сундук стоит там у двери. Мария жалобно всхлипнула.

Под стопками сорочек, ночных кофточек и шейных косынок, рулонами тика и аккуратно сложенными пикейными одеялами Дортея нашла наконец связку полотенец из диагонали и нарядных льняных простыней с прошивками. Она раскинула их на стульях, чтобы они немного проветрились.

— Мое приданое!.. Боже мой, мне его так жалко! Разве могла я подумать, когда шила эти простыни, для чего они понадобятся… — Мария заплакала.

— Простыни можно выстирать, и они станут, как новенькие. Надо пользоваться тем, что есть, нельзя же вам лежать в грязной постели.

Она должна сделать хотя бы то, что можно. Дортея достала из-под кровати ночной горшок и прикрыла его полотенцем.

— Нет, нет, мадам Теструп, вы не должны этого делать!..

— Не вижу здесь никого, кто бы мог это сделать, кроме меня! — Гневно вскинув голову, Дортея вышла из комнаты.

Капитан Колд стоял на галерее. Он повернулся к Дортее, словно хотел что-то спросить у нее, но, увидев, что она несет под фартуком, покраснел как рак и отвернулся.

В пустой кухне на лежанке сидела, сгорбившись, Марта Фаллет. Она спала, посвистывая носом. Дортея растолкала толстую старуху:

— Возьми это и вылей. И принеси мне два кувшина воды.

Марта ответила, что работник занят сейчас на поле.

— Ну так принеси сама!

Большой котел был заполнен наполовину, вода в нем была чуть теплая. Дортея передвинула его поближе к жару и раздула угли. Пока она, сидя на корточках, раздувала огонь, ей вспомнилась виденная однажды картина — на опушке леса сидели темные фигуры, женщина в черном, стоя на коленях, пыталась разжечь сырые дрова… В голове Дортеи всплыло имя, которое она мысленно часто повторяла в эти дни. Сибилла… Сейчас она, верно, находится где-то в другом конце долины…