— Там дальше тоже есть дельные мысли,— остановил меня Терентий Семенович, когда я хотел закрыть книгу, чтобы посмотреть, кто написал ее.

Листаю дальше, ищу, где подчеркнуто. Вот...

— «...раздумывая над тем, с каким безобразным единодушием заброшено и забыто сельское хозяйство, я начинаю бояться, нет ли в нем чего-нибудь позорного и некоторым образом постыдного для благородного человека или чего-нибудь бесчестного».

— Так считал римский писатель и агроном Колумелла, живший в первом веке новой эры,— проговорил Мальцев. И тут же спросил: — А как думаешь, устарели эти мысли сегодня или нет?.. Мне кажется, никакое общество не достигнет процветания, пока оно не осознает, что возделывать поле, как кто-то сказал, такое же достойное занятие, как и писать поэму. А пока и земельку нашу поругиваем, и на убывание плодородия ссылаемся, и климат виним, тогда как виноваты мы сами. Не в том, разумеется, виноваты, что дожди не ко времени или засуха случится, а что «нрав местности» не учитываем, не соизмеряем свои возможности с природными условиями, к «нраву» не подлаживаемся и тем самым ставим себя в постоянную зависимость от погоды... Дальше читай...

— Так «...следует прежде всего заступиться за землю и прийти на помощь ей — общей родительнице...».

И тут же:

«...мы обрушиваемся на нее с обвинениями в наших собственных преступлениях и на нее сваливаем нашу вину».

— Это уже Плиний, тоже римлянин, ученый и государственный деятель.

Я держал в руках ту самую книгу, в которой собраны размышления Катона, Варрона, Колумеллы и Плиния о сельском хозяйстве и которая была издана у нас по инициативе и энергичному настоянию Терентия Семеновича Мальцева. Издана, правда, давненько, в 1957 году, и, к сожалению, малым тиражом, так что ныне она стала библиографической редкостью и сыскать ее можно не в каждой библиотеке. (А в некоторых библиотеках, знаю это не понаслышке, была списана в макулатуру как никому не нужная, ни одним человеком за двадцать с лишним лет не затребованная.) Жаль, очень умная и нужная книга.

— Ну, а что к «нраву местности» не подлаживаемся, то это понятно. Нам, гордым людям, не очень хочется подлаживаться. Нам управлять погодой хочется. И когда-нибудь, познав законы природы, мы научимся и этому, исполнится эта давняя мечта земледельца.

— Может, и научимся. Только не знаю, сумеем ли управлять как следует, на великую пользу себе и природе,— ответил Мальцев задумчиво, глядя на сложенные на коленях руки. — Ведь сейчас, когда мы говорим про управление погодой, то имеем в виду интересы одного сельского хозяйства. Но когда научимся это делать, то неминуемы будут споры и согласования между самыми разными ведомствами. Возьмем простейший пример: на время проведения тех же летних Олимпийских игр и зрители, и спортсмены, и другие заинтересованные стороны захотят иметь сухую безоблачную погоду, а в это время хлебная нива, луга и пастбища нуждаются в хороших дождях. И я не уверен, что земледелец в этом споре сторон одержит верх...

Разговор этот происходил летом 1980 года, во время московской Олимпиады. Как раз в те дни всюду шли, не переставая, обложные дожди, и спортивные комментаторы чуть ли не в каждом своем репортаже сетовали на плохую погоду. Правда, избыток дождей не радовал и земледельцев.

— Ну, научимся мы управлять,— продолжал свои рассуждения Терентий Семенович. — Но ведь, как говорится, людям не угодишь. Крестьянин радуется летнему дождю — дождь посевы поит живительной влагой, а горожанин клянет этот самый живительный для нивы дождь — он нарушает его планы, с берега реки гонит или с лесной ягодной поляны. Сейчас мы миримся с ним, вынуждены мириться и волей-неволей приспосабливаться к погоде, а когда управление окажется в наших руках, то тут уж каждый потребует учитывать и его интересы...

Потом я раскрыл «Письма из деревни» Энгельгардта и среди подчеркнутых Мальцевым строк нашел такое: «Если бы хозяину дать власть над погодой, чтобы по его мановению шел дождь или делалось ведро, словом, чтобы в его руках были все атмосферические изменения, то, я уверен, не найдется хозяина, который, командуя погодой, сумел бы так все подладить, чтобы у него был наивысший урожай, наибольший доход. Увлекся бы, например, уборкой сена, напустил бы безмерно звонкую погоду и в то же время позабыл бы холодком ударить на какую-нибудь бабочку или муху. Ан у него червяк либо лен, либо хлеб пожрал бы или скот от язвы подох бы».

В летние дни 1980 года, накануне своего 85-летия, Терентий Семенович написал статью. Написал, но никому не отдал — значит, решил еще над ней поработать.

— Хочется, чтобы каждая мысль была ясной, чтобы была она понята не только учеными, но и рядовыми земледельцами, каждым, кто читать будет,— сказал он в ответ на мою похвалу написанному. И совет мой передать рукопись в печать не принял. — Готово, пожалуй, только обращение к читателям,— добавил Терентии Семенович.

В этом обращении к людям, возделывающим землю и выращивающим хлеб, к людям, которые кормят нашу великую державу, к людям «самой достойной профессии», есть такие слова:

«Всю свою жизнь я был и остаюсь земледельцем. И никогда, ни единого раза не усомнился в величии труда на земле, хоть труд этот и нелегкий. Я радовался и мучился, я торжествовал и переживал, но никогда не терял веры в то, что человек способен познавать стихийные силы природы, а познавая, обращать их во благо людям, во благо себе, даже такие страшные ее силы, как засуха. Веря в это, верю и в то, что человек, хозяйствуя на земле, способен или волен не истощать возделываемую пашню, а еще больше повышать ее плодородие. Эта вера не давала и не дает мне покоя в стремлении «пытать» природу с единственным желанием — выведать тайны ее, ее законы, в следовании которым, а не в противодействии им и проявляется наша мудрость и сила.

Да, человек способен сохранять землю в постоянной пригодности для возрастающих потребностей. Эта вера, подкрепляемая практикой и получаемыми результатами, и побудила меня написать этот труд, который, хочу надеяться, послужит если не руководством, то хотя бы поводом для размышлений. Движет мною одно страстное желание — чтобы держава наша, народ наш всегда были с хлебом. А хлеб, как известно, всему голова. Так было, так будет всегда».

Возможно, Терентий Семенович перепишет и эти слова, найдет более яркие, обращенные к людям, к гражданам страны своей. Но и эти строки хорошо выражают смысл его жизни и деятельности на земле.

Через некоторое время спрашиваю его про статью: не отдал ли куда? Нет, отложил. Сел за другую — «По пути Марксовой теории». Но и ее положил в стол: что-то в ней не нравилось ему. Про нее напоминали, у него просили ее, но он отмалчивался, отнекивался, говорил, что над ней надо бы еще поработать, однако все некогда, да и не работается что-то.

Я тоже попытался настоять, побудить его к завершению этой статьи, так необходимой сегодня: в ней обнаруживалось философское осмысление и осознание объективных законов земледелия, чего так недостает ныне агрономической науке.

Терентий Семенович выслушивал меня, соглашался, но статью из стола не извлекал. А однажды откликнулся сердито:

— Нет, надо действовать как-то иначе, а уж потом и статья не помешает...

Он уже жил желанием встречи с философами и готовился к ней: нужно побудить людей к действию, а не к разговорам. Так что и статьи эти были не чем иным, как подготовкой к обстоятельному разговору.

Однако временами словно бы охладевал и к этому замыслу. Не передумал ли? Я не задавал ему такого вопроса, но напоминал о встрече, спрашивал: когда она состоится, нет ли договоренности, какие вопросы вынесет на обсуждение?

Терентий Семенович не всегда с равной охотой включался в разговор на эту тему. А однажды, помолчав, проговорил с грустью:

— А все-таки жаль, что человеку так мало отпущено. Только накопит он опыт, осмыслит кое-что, в силу войдет, а его уже старость и немощь подстерегают, уходить торопят.

И признался вдруг, словно помощи просил: