Среди прочих бедствий, приключившихся в тот год, было и то, что президентом стал представитель Демократической партии. А судья Этвуд был заслуженным ветераном борьбы за демократию. Джонни уговорил отца нажать кое-какие пружины, чтобы ему нашли место где-нибудь за границей. Он уедет далеко-далеко. Может быть, через много лет Розин поймет, какой искренней и беззаветной была его любовь, и даже обронит слезу – возможно, в тот кофе, который она будет варить на завтрак для Пинкни Досона.

Политические колеса со скрипом провернулись, и Джонни был назначен консулом в Коралио. Перед самым отъездом он заглянул к Хемстеттерам, чтобы попрощаться. Глаза Розин выглядели в этот день не так, как обычно, они были какие-то красноватые, как будто она плакала, и будь они в этом момент наедине, возможно, Соединенным Штатам пришлось бы искать себе нового консула. Но Пинк Досон был, конечно же, здесь, без умолку рассказывая о своем саде в четыреста акров, и о пастбище в двести акров, и о трех квадратных милях люцерны. Так что, прощаясь, Джонни пожал ручку Розин так спокойно, как если бы он уезжал на пару дней в Монтгомери[57]. Когда это было необходимо, Этвуды умели вести себя с истинно королевским достоинством.

– Если вам, Джонни, попадется там что-нибудь этакое в плане возможности выгодно вложить деньги, – сказал Пинк Досон, – только дайте мне знать. Идет? Думаю, я всегда смогу найти пару свободных тысяч, чтобы вложить их в выгодное дело.

– Непременно, Пинк, – сказал Джонни, мило улыбаясь. – Если мне попадется что-нибудь в этом роде, я с удовольствием возьму вас в долю.

Вскоре после этого Джонни отправился в Мобил, где и сел на фруктовый пароход, направляющийся к берегам Анчурии.

Когда новый консул прибыл в Коралио, необычность окружающей действительности в значительной степени отвлекла его от грустных мыслей. Ему было всего двадцать два года, а в юности никто не носит свою печаль, повязав ее наподобие шарфа, как это свойственно старшему поколению. Какое-то время печаль занимает собой все сознание юноши, но затем новые сильные и острые ощущения отодвигают ее на второй план.

Между Билли Кио и Джонни сразу же установились приятельские отношения. Кио устроил новому консулу экскурсию по городу. Он представил Джонни горстке американцев, а также щепотке французов и немцев, составлявших здесь «иностранный» контингент. Позже, разумеется, в более формальной обстановке, Джонни был представлен туземным чиновникам, которым и передал через переводчика свои верительные грамоты.

Искушенному в житейских делах Кио многое нравилось в этом молодом южанине. Характер у него был простой, иногда он вел себя почти как мальчишка, но при этом обладал таким холодным безразличием к делам, которое обычно свойственно людям гораздо старше и опытнее его. Его не занимали ни звания, ни титулы. Ум его не отягощало знание географии, делопроизводства или иностранных языков. Он был наследник всех времен, он был Этвуд из Дейлзбурга, и мысли его можно было читать как открытую книгу.

Гедди зашел в консульство, чтобы объяснить своему преемнику его обязанности. Вместе с Кио они попытались заинтересовать нового консула описанием той работы, выполнения которой ожидало от него правительство.

– Отлично, – сказал Джонни из гамака, который он избрал в качестве своего рабочего места. – Если вдруг появится какое-то дело, которое нужно будет сделать, я позволю вам заняться им, друзья мои. Вы же ведь не думаете, что член Демократической партии станет работать во время первого срока пребывания в должности?

– Взгляните на эти таблицы, – предложил Гедди, – в них указаны различные предметы экспорта, о которых вам необходимо будет отчитываться. Вот здесь указаны различные виды фруктов, а вот здесь – ценные породы дерева, кофе, каучук…

– Этот последний пункт звучит подходяще, – перебил его мистер Этвуд. – Звучит так, как будто его можно растянуть. Я хочу купить новый флаг, обезьянку, гитару и бочку ананасов. Можно растянуть каучуковый отчет так, чтобы хватило на все это?

– Ну, это же просто статистика, – сказал Гедди с улыбкой, – а то, что вы имеете в виду, называется отчет о служебных расходах. Да, его, кажется, можно немного растянуть. Обычно в госдепартаменте не слишком тщательно проверяют, что написано в пункте «канцелярские принадлежности».

– Мы просто зря теряем время, – сказал Кио. – Этот человек рожден для государственной службы. Он проникает в самую суть вопроса, стоит ему бросить на него лишь один свой соколиный взгляд. Мудрость выдающегося государственного деятеля сквозит в каждом его слове.

– Когда я согласился на эту должность, у меня и в мыслях не было работать, – лениво объяснил Джонни. – Просто я хотел уехать в такое место, где не говорят о сельском хозяйстве. Здесь ведь нет ферм? Или все-таки есть?

– Во всяком случае, здесь их нет в том виде, в каком вы их знаете, – ответил бывший консул. – Искусство земледелия неведомо здешним жителям. Ни плуг, ни жатка никогда не вторгались в пределы Анчурии.

– Эта страна как раз для меня, – пробормотал новый консул и моментально уснул.

Жизнерадостный фотограф продолжал поддерживать дружеские отношения с Джонни, несмотря на то, что некоторые в открытую говорили, что он делает это из корыстных побуждений – чтобы сохранить право на свое излюбленное место на выходившей к морю веранде консульства. Неизвестно, были ли его намерения корыстными или он действовал исключительно из дружеских побуждений, но так или иначе, Кио получил эту вожделенную привилегию. Почти каждый вечер можно было видеть, как они сидели там, расположившись в приятной близости от коньяка и сигар и закинув ноги на перила, а легкий морской бриз овевал их лица.

Однажды они, как обычно, сидели вдвоем на веранде. Беседа их сама собой затихла, не в силах противиться необыкновенному очарованию вечера.

В небе стояла огромная, полная луна, и море переливалось перламутром в ее лучах. Не было слышно почти ни звука, лишь ветерок слегка колыхал верхушки пальм. Город тоже затих, задыхаясь от жары и в ожидании ночной прохлады. На рейде стоял фруктовый пароход «Бродяга» компании «Везувий», его погрузка уже завершилось, и в шесть утра он должен был сняться с якоря. На берегу не было ни души. Лунный свет был так ярок, что друзья могли видеть, как блестела на пляже галька, которую перекатывал ласковый морской прибой.

Затем они увидели корабль: с юга медленно подходил к ним небольшой шлюп[58], шедший бейдевинд[59], то приближаясь, то удаляясь от берега, при этом наполненные ветром паруса делали его похожим на белоснежную морскую птицу. Шлюп шел галсами[60] против ветра, лавируя то влево, то вправо, и медленно продвигался вперед длинными зигзагами, похожими на грациозные шаги конькобежца.

Вот в результате очередного маневра его команды он приблизился к берегу почти напротив консульства, и в этот самый момент с него донеслись звуки музыки, настолько чистые и удивительные, как если бы эльфы играли на своих серебряных трубах. Да, это могли быть только сказочные трубы, настолько сладки были издаваемые ими звуки, сплетавшиеся в знакомую мелодию «Нет ничего милей родного дома»[61].

Сцена была просто создана для этой страны лотоса. Власть моря и тропиков, тайна, что заставляет пускаться в плавание к неведомым землям, и сила музыки, скользящей по волнам в лучах лунного света, придавали этой сцене такое очарование, которое заставляет забывать обо всех несчастьях и невзгодах. Джонни Этвуд расчувствовался, и мысли его обратились к Дейлзбургу, однако очень скоро его задумчивость была нарушена – как только пытливый ум Кио пришел к некоторому заключению относительно происхождения этой странствующей мелодии, тот бросился к перилам, и его крик расколол тишину Коралио подобно выстрелу из пушки: