– Эй! Señor Almirante, – закричал здоровяк. – Пришлите нам свою лодку.

Легкая плоскодонка была спущена на воду, и Фелипе с одним из карибов погребли к левому берегу.

Здоровяк стоял около самого края воды, по пояс утопая во вьющихся лианах. Когда он увидел сидевшее на корме лодки огородное пугало, на его подвижном лицо отразился самый живой интерес.

Месяцы неблагодарной службы без какого-либо жалованья несколько подпортили блистательную внешность адмирала. Его красные брюки были уже кое-где порваны, а кое-где в заплатах. С синей ливреи уже исчезла большая часть ярких пуговиц и золотого шитья. Козырек кепки был наполовину оторван и свисал почти к самым глазам. Ноги адмирала были босы.

– Дорогой адмирал, – заорал здоровяк, голос которого был необыкновенно похож на рев охотничьего рога, – я целую ваши руки. Я знал, что мы можем рассчитывать на вашу преданность. Вы получили наш приказ – от генерала Мартинеса. Подайте вашу лодку немного ближе, мой дорогой адмирал. Мы здесь стоим на каких-то дьявольски непрочных лианах.

Фелипе смотрел на него с совершено бесстрастным выражением лица.

– Продукты и говядина для казарм Альфорано, – процитировал он.

– Мясники очень старались, mio Almirante, и нет их вины в том, что говядина вас здесь не ждет. Вы прибыли как раз вовремя, чтобы спасти бедных животных. Скорее примите нас на борт вашего судна, сеньор. Сначала вы, Caballeros[101] – â priesa![102] Потом вернетесь за мной – лодка слишком мала для нас троих.

Плоскодонка отвезла офицеров на шлюп и вернулась за здоровяком.

– А нет ли у вас, мой добрый адмирал, такого прозаического предмета, как пища? – стал он радостно кричать, лишь только поднявшись на борт. – А может быть, и кофе у вас есть? Говядина и продукты! Nombre de Dios![103] еще немного, и мы, наверное, съели бы одного из этих милых мулов, которых вы, полковник Рафаэль, с таким чувством поблагодарили на прощанье вашими ножнами. Давайте немного перекусим, а потом сразу отправимся в путь – в казармы Альфорано, – почему бы и нет?

Карибы приготовили пищу, и трое пассажиров «El National» с голодным восхищением набросились на еду. На заходе солнца ветер, как обычно, изменил свое направление и теперь он, упрямый и прохладный, дул со стороны гор, принося с собою запах стоячей воды и мангровых болот, которыми изобиловали низинные земли. На шлюпе подняли грот[104], который тут же наполнился ветром, и почти в ту же минуту из глубины джунглей донеслись какие-то крики и приглушенный шум.

– Это мясники, мой дорогой адмирал, – сказал здоровяк, улыбаясь, – ну да они опоздали, забой скота отменяется.

Адмирал молчал и лишь изредка отдавал короткие приказы своей команде. Карибы поставили топсель и кливер, и вскоре шлюп выскользнул из устья реки. Здоровяк и его спутники разместились на судне со всем возможным комфортом, какой только могли предоставить им голые доски палубы. Быть может, предметом, всецело занимавшим их умы, был их отъезд с того опасного берега, а теперь, когда опасность значительно уменьшилась, мысли их переместились к рассмотрению вопроса о том, что же им делать дальше. Когда они увидели, что шлюп повернул и пошел вдоль побережья к северу, они расслабились, вполне довольные тем курсом, который избрал адмирал.

Здоровяк сидел в задумчивости, его живые синие глаза с любопытством рассматривали командующего военно-морским флотом. Он пытался понять этого странного угрюмого парня, чье непроницаемое спокойствие несколько сбивало его с толку. Он был сейчас беглец, за ним охотились, вероятно, он переживал горькую боль своего поражения, но, как это было ему свойственно, он немедленно обратил свое любопытство на изучение нового, незнакомого ему объекта. Это было так похоже на дона Сабаса – поставить на карту все, задумать и осуществить этот последний, отчаянный и совершенно невозможный план: отправить эту телеграмму бедному, полоумному fanatico, который расхаживает сейчас здесь в своей нелепой форме. Его товарищи тогда совершенно растерялись; спасение казалось невероятным; и теперь он был очень рад, что его план, который они считали безумной авантюрой, увенчался успехом.

Короткие сумерки быстро окончились, уступив место очарованию тропической ночи, освещаемой жемчужным блеском луны. Вот появились и огни Коралио, ярко выделяющиеся на фоне погружающегося в темноту берега. Адмирал в молчании стоял у руля. Карибы держали шкоты[105] и, как черные пантеры, бесшумно перепрыгивали с места на место, когда он давал им команду сменить угол паруса. Трое пассажиров пристально вглядывались в раскинувшееся перед ними море, и когда через довольно продолжительное время в поле зрения появилась серая громада парохода, качавшегося на волнах примерно в миле от берега, они проворно сбились в тесный кружок и провели какое-то оживленное совещание. Говорили они тихо, и слов было не разобрать. Шлюп быстро шел вперед, и курс его пролегал, казалось, точно посередине между берегом и пароходом.

Здоровяк внезапно отделился от своих спутников и подошел к огородному пугалу, стоявшему у руля.

– Мой дорогой адмирал, – сказал он, – правительство вело себя по отношению к вам крайне невнимательно. Мне очень стыдно за наше правительство! Если бы оно только знало, как верно вы ему служите! Была допущена непростительная оплошность. Достойные вашей преданности новое судно, новая форма и новая команда должны быть немедленно переданы в ваше распоряжение. Но именно сейчас, мой дорогой адмирал, есть одно дело, не терпящее отлагательства. Видите вон там пароход? Это – «Сальвадор». Я и мои друзья желаем, чтобы вы доставили нас туда. Это необходимо для выполнения важного поручения, возложенного на нас правительством. Окажите нам услугу и скорректируйте соответствующим образом курс вашего судна.

Не отвечая дону Сабасу, адмирал отдал своей команде какую-то отрывистую команду и переложил руль на левый борт. «El National» резко повернул, а затем прямо как стрела направился к берегу.

– Окажите мне услугу, – сказал здоровяк, уже немного волнуясь, – подтвердите, по крайней мере, что вы слышите мои слова. – У дона Сабаса закралось опасение, что этот парень не только плохо соображает, но и плохо слышит.

Адмирал засмеялся отрывистым, каркающим смехом и молвил:

– Они поставят тебя лицом к стене и застрелят насмерть. Так они убивают предателей. Я узнал тебя, когда ты залез в мою лодку. Я видел твое лицо в одной книге. Ты – Сабас Пласидо, предатель своей страны. Лицом к стене. Так ты умрешь. Я – адмирал, и я доставлю тебя к ним. Лицом к стене. Да.

Дон Сабас звонко рассмеялся, полуобернулся к своим спутникам и замахал им рукой:

– Я рассказывал вам, господа, историю о том заседании правительства, когда мы подписали этот – о! право, такой смешной – приказ. Пожалуй, наша шутка обернулась теперь против нас самих. Посмотрите же на это чудовище Франкенштейна[106], которое я создал!

Дон Сабас бросил короткий взгляд в направлении берега. Огни Коралио приближались. Он уже видел берег, дома, склады, почту, длинное низкое здание казармы, а за нею мерцала в лунном свете высокая глиняная стена. Ему доводилось когда-то видеть, как преступников ставили лицом к этой стене и расстреливали.

И снова он обратился к нелепой фигуре, стоявшей у руля.

– Верно, – сказал дон Сабас, – я хочу покинуть эту страну. Но я вас заверяю, что меня это очень мало беспокоит. Сабаса Пласидо всегда примут в любом обществе, при любом королевском дворе. Тоже мне республика! Упрямые бараны! Что делать в этой стране такому человеку, как я? Я – гражданин мира. В Риме, в Лондоне, в Париже и в Вене мне скажут: «И снова здравствуйте, дон Сабас. Добро пожаловать домой». Ну давай же! – tonto[107] – ребенок, воспитанный бабуинами, – адмирал, или как там тебя, – давай, поворачивай лодку. Доставь нас на борт «Сальвадора», и ты получишь пятьсот песо деньгами Estados Unidos[108] – это больше, чем твое лживое правительство заплатит тебе за двадцать лет.