Игорь сразу подтянулся и придвинулся к дяде Васе: дядя для него теперь как дуб, вокруг которого он плющом обвился, не отдерешь. Сидели тихо-тихо, как всегда в начале дороги сидят. Пассажиры зевали, каждый по-своему: дамы, прикрывая рот ладошкой, мужчины потягиваясь и кряхтя, а дети, как акулы, во весь рот. Достали подушечки, пристраивали их сбоку на тесемках, – французы спят, сидя в вагонах, как куры на жердочках. Отлично спят. Какого-то сонного младенца подвесили в гамачке над диванчиками – лучше всех малыш устроился. В окне пролетали огни фабричных поселков, снова чернильная тьма, фонари вдоль пустынной улочки… Колеса гудели, пролетая над мостами, и снова выбивали четкую польку, выносясь на широкий путь.

Дядя Вася подвинулся в угол, положил на колени подушечку, снял с полусонного Игоря ботинки, расстегнул ему ворот и велел укладываться.

– Да ведь тебе неудобно. Я сидеть буду… Смотри, французы же сидят.

– Никаких испанцев. Подожми под себя ноги. Левую руку под голову. Спи. Не то негра к себе на колени уложу, а тебя в коридор выставлю…

Как же… Хотел бы Игорь видеть, как негр на коленях у дяди Васи храпеть будет…

Сосед привстал и задернул синей занавеской светлый колпачок в потолке. Как греет пальтишко… Вагон рвется вперед, словно дикий мустанг, качается, не вывалился бы малыш из своего гамачка… Колеса тараторят все быстрее – быстрее – быстрее…

В вагонном окне сияет солнце. Игорь привстал – ах, как затекли руки и ноги! – и удивленно протер глаза. Пробегают лохматые виноградники, между ними цементные квадратные чаны с сизо-голубыми краями. Вдали за холмом забелел городок: тускло-красные черепичные кровли, старые, щербатые стены, будто стадо баранов с холма сбежало и окаменело. Грузная башня с пирамидальной верхушкой и резным циферблатом часов…

– Подъезжаем, дядя Вася!

Дядя Вася рассмеялся.

– До Марселя еще не добрались. Потерпи. Пойди-ка личность свою умой… Есть будем.

Игорь обмотал шарфом вокруг шеи полотенце и протиснулся среди французских ног в коридор. Вернулся – на ушах мыло, на подбородке капли, глаза как у веселого пуделя. Раскрыли корзиночку.

Мамины пирожки… Любимые: с капустой, с рисом и яйцами. А он даже маму во сне не видел… Что ж делать, свернулся клубком, одеревенел, а вагонная стукотня все сны спугнула.

Пили красное вино с водой, только очень трудно было уследить, чтобы капли на штанишки не падали, трясло, как горох в решете.

– Можно, дядя, негру пирожок отнести?

– Вспомнил! Давно твой негр слез… Станет он твое го пирожка дожидаться.

– Зачем, дядя Вася, голубые чаны среди виноградников?

– Виноград опрыскивают. Примочка такая, чтоб всякая гадость не заводилась.

– А это что по холмам? Ивы?

– В Болгарии разве не было? Забыл? Маслины старые. Видишь, какие колченогие, будто старушки с клюкой.

– Смотри, смотри! Деревья какие ободранные. Будто скальпы с них сняли. Разве можно стволы портить?

– Пробковый дуб. Одну кору пояском сняли, другая нарастет. Не пальцами же бутылки затыкать.

– Ослик в тележке… Какой душка! Почему на него собака бросается?

– А мы из Марселя его хозяину телеграмму пошлем. Спросим, в чем дело.

Игорь прикусил язык. Насмехается дядя Вася. Сам, когда был маленький, и не такие вопросы, наверное, задавал…

Мальчик прильнул носом к стеклу. Дядя Вася задумался, не надо ему мешать. Но когда в просвете между холмами блеснул синий-синий треугольник моря с косым парусом у самого неба, с серой колбаской-миноноской посреди заливчика, Игорь не выдержал:

– Море, дядя Вася! Скорей, скорей, смотри же!..

Все пассажиры и дядя Вася повернули к морю головы. Нельзя не повернуть. А Игорь до самого Тулона ни на что больше не смотрел. Даже одинокие растрепанные пальмы пропускал мимо глаз, будто это самые обыкновенные платаны были. От марсельских пыльных домов отвернулся, – Бог с ними, с домами! Только ловил, когда поезд кое-где подбегал ближе к берегу, куски сине-голубого сияния, втиснувшуюся в острые берега морскую синьку, игрушечные с высоты кораблики и паруса и похожие на ихтиозавров дымные очертания островов…

В Тулоне вылезли, и вялая лошадь в соломенной шляпке, похожая на худого страуса, еле перебирая ногами, повезла их в колясочке под балдахином к вокзалу узкоколейной дороги. По бокам мелькали белые дома, прохладные навесы над магазинами; посреди мостовой, раскачиваясь, проходили группами веселые матросы. Колясочка обогнула гавань: киты-пароходы вздымали корму над набережной, словно собираясь в город вползти. Пыльные пальмы на слоновых ногах раскрывали поникшие от жары зонтики.

Вот и вокзал. Сели в детский поезд с открытыми балконцами. Тронулись пестрой гусеницей вагоны. Опять домишки и загородные уютные виллы. Перелески олив… Поезд свистит и, круто изгибаясь, врезается в глубь рыжих холмов. Колеса рокочут. Пассажиры, отдуваясь, вытирают со щек и с шеи капли пота. Жарко! И только порой морской ветерок пощекочет волосы, овеет влажным веером горячее лицо.

– Дядя Вася, скоро?!

– Потерпи, козявка. Через полчаса приедем.

У станции путешественников встретил знакомый дяди Васи, русский фермер – бритый, коренастый, руки и лицо цвета копченого сига, поперек живота широченный голубой пояс. Развернуть, – пожалуй, во всю платформу бы лег.

Поздоровались, расцеловались. У ограды вокзала стояла высокая двуколка[29]. Молодой лоснящийся мул нетерпеливо хлопал широким копытом о землю, тряс розовыми кистями. А на поперечной доске сидел сын фермера, Мишка. Такой же загорелый, как отец, в пикейной[30] шляпе вареником, вокруг живота такой же пояс. Дружелюбно переглянулся с Игорем. Ни слова не сказали, но мальчики и без слов понимают, с кем стоит дружить, с кем нет. Это только взрослые с первой же встречи обо всем болтать начинают.

Мул обернул голову: можно ехать? И, не дожидаясь ответа, тронулся с места. Одно ухо вниз, другое к русской речи прислушивается.

По дороге фермер сказал дяде Васе, что первые дни придется ему с Игорем пожить в хижине на соседнем холме. Складные койки он уже вчера туда свез… А на ферме в их комнатушке сейчас еще гостит земляк-приятель со своей женой. Дядя Вася мотнул головой, – ладно.

Игорь встрепенулся: за поворотом зашипели пологие, сверкнувшие на солнце золотисто-голубой чешуей волны. Раскрылся тихий залив, кремовая полоса пляжа, прорытая волнистыми грядками гравия… Острый мысок с зелеными коронами сосен. Далекий остров – маяк – сонный парусок.

Море!..

Мишка, а за ним и остальные соскочили с двуколки. Песок все глубже. Мул, правда, силач, но зачем же ему зря напрягаться.

Игорь свернул было к воде, но дядя Вася поднял кверху палец: успеешь.

Осилили крутой пригорок. Глубокая колея дороги свернула в лесок. Вдали глухо залаяла собака.

– Хризантема, – объяснил Мишка. – Наш пес.

За стволами показалась коричневая пушистая шуба. Собака ткнулась в Мишкины ноги, толкнула носом Игоря и дядю Васю – ничего, люди симпатичные, – и стала скулить, жаловаться, изгибая перед мордой мула спину.

– Это она жалуется, что ее на станцию не взяли, – сказал Мишка.

На ферме их встретили, точно они к себе домой приехали. На веранде под пальмой кипел самовар, на столе желтели мед и масло. Тень, прохлада, тишина… За соснами – сапфирный лоскуток моря. В ушах все еще вагонные колеса стучат.

Тетя Даша – сестра фермера, – колобок на пухлых ножках, ласково потрепала Игоря по голове, повела умываться, вынула из его чемоданчика чесучовую[31] рубашку и голубые штанишки: надо же после пыльной дороги мальчику переодеться. Потом покормила и первая догадалась, отчего Игорь все влево посматривает.

– Что ж ему тут с нами, взрослыми, сидеть… К морю хочешь? По глазам вижу… Пойди-пойди с Мишей, он тебе все покажет.