С тех пор как мне пришлось уйти из оркестра, я с удвоенным усердием играл по утрам побудку. При первом звуке стаи голубей, хлопая крыльями, срывались с крыш. Однажды сама королева, светлейшая Клепония, велела мне предстать перед своим румяным ликом. Королева молвила: «Ваш рожок, отважный капрал, слышен на семь вёрст вокруг. Стёкла дрожат, плоды падают с деревьев, а люди невероятно быстро просыпаются. Мой повар так стремительно соскочил с постели, что сны не успели разбежаться, — старик очутился среди них и теперь не может отличить сна от яви».

— Я не щажу своих сил, ваше величество.

Королева только покачала головой. Она достала из шёлковой сумочки, вышитой бисером, комочек ваты. Разделила его на три части. Два куска ваты положила себе в уши, а третий затолкала глубоко в сверкающее горло моей трубы.

Еще никогда я не был так горд.

— Тссс… тише!.. — вдруг сказала Хитраска.

Все смолкли. Издалека послышался конский топот. Он раздавался громче. Какой-то всадник с факелом в руке промчался галопом по дороге и исчез за поворотом.

— Что это? — спросил Мяучура.

— У меня дурное предчувствие…

— Может быть, объявили войну, — у петуха загорелись глаза. Тихо зашептали разбуженные деревья. Мышибрат бросил несколько веток в костёр. Высоко к звёздам взметнулся огонь.

Когда все снова сели в кружок, Хитраска сказала петуху: «Но ведь ты должен нам рассказать о походе».

— К этому я и веду речь. — Капралу стало стыдно, что он время хвастался своей игрой на рожке. — А что касается похода, то дело было так.

В нашу столицу приехал в гости к королю Толстопузу властитель соседнего государства, Блаблации, — король Цинамон. Я вижу его, как сейчас: высокий смуглый мужчина в маленькой изящной короне, корона закреплена резинкой под подбородком, так как стоило только монарху наклониться над столом, — королевский убор обязательно падал в тарелку, погружался в соус, и расстроенные лакеи с трудом вылавливали его оттуда серебряными ложками.

О, я помню этот торжественный въезд! Впереди бежало множество скороходов с золотыми колокольчиками. Скороходы разгоняли толпу. Горожане со знамёнами и значками цехов в руках тесными рядами стояли вдоль улиц. Члены городского магистрата разостлали длинную малиновую дорожку в зелёную крапинку. Животы отцов города были перепоясаны золотыми цепями, словно они боялись лопнуть от гордости и самодовольства. Скороходы бежали бесконечной вереницей; мелькали красные и жёлтые штанины.

— Место для светлейшего короля Цинамона — властителя Блаблации!

Городская стража скрестила алебарды и, грозно шевеля усами, оттеснила зевак; стройными шеренгами проходили трубачи. Я даже помню торжественный гимн… — Тут петух откашлялся, полузакрыл глаза и запел:

«Бла-бла, бла-бла! Прекрасна земля. Прекрасны поля и ручьи, Деревья, цветы, соловьи. Прекрасней, чем прочие страны, Край наш заблабованный! Пусть вечно живёт Цинамон! Виват! Бла-бла, блабон!»

— Как это величественно! — вздохнула Хитраска. — Жаль, что нас там не было. Но скажи мне, что значит «блабовать»?

— Видишь ли, у них такой язык. Впрочем, его нетрудно понять. Вместо «мама» они говорят «блама», а вместо «папа» — «блапа». По этому сразу догадаешься, что ты в Блаблации.

— Ну, а дальше?

— Ха, дальше! Дальше ехала золотая карета, запряжённая шестью белыми, как снег, рысаками. Их хвосты были завиты в локоны и перевязаны атласными лентами. Когда король вышел из кареты, раздались крики. У горожан от волнения затряслись животы и зазвенели золотые цепи. Сверху, из замка, грянул сто двадцать один залп. Пушки были заряжены цветами. И на рыдающую от восторга толпу ливнем падали розы. По малиновой в зелёную крапинку дорожке навстречу дорогому гостю король Толстопуз, окружённый свитой. Потом началось пиршество; оно продолжалось семь дней и семь ночей. А на восьмой день случилось то самое несчастье, которое вызвало войну. Не знаю только, могу ли я вам об этом рассказывать, ведь это государственная тайна!

— Расскажи, милый Пыпец, — просили звери, — расскажи. Доверить нам тайну — равно что бросить камень в колодец…

— Обо всём этом я случайно узнал от королевского ключника. Его мучило любопытство, и он подглядывал в замочную скважину.

Дело было так:

— Король Цинамон, может быть, мы махнём партию в шашки?

— Можно, король Толстопуз, можно, только говорю заранее, что я мастер по части шашек.

— Вот `здорово, а я как раз хотел тебя предупредить, что во всем королевстве нет равного мне игрока.

— То же самое и у меня в Блаблации. Я звал к себе самых лучших игроков из дворян и из простого народа, и каждого из них я моментально побеждал. И знаешь, их ходы я всегда, предвидел. Я говорил: «Теперь ты пойдешь вот сюда… Теперь сюда…» И действительно, они ходили так, как я предсказывал.

Тут петух задумался.

— Мне кажется, — начал он снова, — дело в том, что противники королей были ослеплены оказанной им честью. Никто из них не осмеливался выиграть.

— Подать шашки, — хлопнул в пухлые ладоши король Толстопуз.

Их величества расположились за доской. Расставили шашки. Чёрные были сделаны из шоколада, а белые — из миндаля в сахаре. Каждый из игроков съедал выигранные шашки. Расположившиеся вдоль стен придворные, затаив дыхание и вытянув шеи, следили за игрой. Над головами королей, на золотом обруче, раскачивался попугай Ара.

— Будет игррра, будет игррра, — крикнул он хриплым голосом.

И игра началась. Осторожно игроки делали первые ходы.

— Шашка-пешка, — крикнул король Цинамон и схрупал кусок миндаля в сахаре.

— А теперь мой ход, — проворчал король Толстопуз и снял с доски шоколадный кружок. Игра оживилась. Через час на шахматной доске было довольно пусто. Противники долго думали, старательно измышляя западни. Король Цинамон почёсывал скипетром темя, а король Толстопуз время снимал корону и вытирал клетчатым носовым платком, — она ежеминутно становилась скользкой от пота. У одного оставалось две миндалины, у другого — две шоколадки.

— Отдохнём немного, — попросил король Толстопуз, положив руку на толстый живот, — у меня слишком сильно бьётся сердце при мысли о скорой победе.

— Что ж, отдохнём. Мой выигрыш близок, — шепнул Цинамон.

И оба поднялись. Король Цинамон сделал, разводя руками, несколько приседаний у открытого окна, а король Толстопуз тяжело упал в кресло. Нагретая корона соскользнула на пол. Весь двор бросился поднимать Корону передавали из рук в руки, дуя на пальцы, и целовали, извиняясь за неловкость. Однако это длилось недолго, потому что короли предвкушали близкий триумф. Но, усевшись на места, оба разом подняли головы и посмотрели друг другу в глаза. «Что это значит?» — воскликнули они гневно. На доске не хватало шашки из миндаля в сахаре.

В глазах у обоих мелькнуло подозрение, особенно злобное у короля Цинамона, который смотрел на живот короля Толстопуза так, словно он уже разглядел в недостающую шашку.

— Король Цинамон, у меня пропала шашка!

— Ты был близок к проигрышу и сам съел — Клянусь короной… — простонал Толстопуз VII.

— Так, значит, я выиграл, и не будем вспоминать об этой глупости.

— Это не глупость, это гнусное преступление! — Толстопуз VII оглядел суровым взором побледневшие лица придворных: — Ха, кто из вас смел, бездельники?

Наступила глубокая тишина. Только слышно было, как с тихим шуршаньем вставали волосы на головах онемевших от ужаса дворян. У одного камергера началась икота, он прижимал руки к животу, в котором — хип! хип! — что-то скакало, словно надоедливая лягушка.

— Видишь, Цинамон, лучше признайся сам, ведь никто из них не подходил к доске…

— Что!? Я знаю этих негодяев! Они могли съесть глазами.

— В таком случае убирайтесь вон! — крикнул разгневанный Толстопуз. Голос его прозвучал так, будто он чихнул в пустую бочку. Перепуганные придворные постарались незаметно исчезнуть.