Татьяна Гоголевич
Синие сливы,
Или
Осень в Переволоках
(маленькая повесть)
Вадиму
***
Должно быть, все это началось еще с Кавказа. Мне было тогда 25 лет, стояла середина шестого курса мединститута - последнего курса, или субординатуры. В середине субординатуры было некое подобие каникул - кажется, недели две; еще две я добавила от себя и решила провести это время на Кавказе. Через хорошего знакомого в институтском профкоме я взяла путевку на турбазу Северного Кавказа, через другого знакомого - поддельную медицинскую справку о подходящем состоянии здоровья. В институтском медпункте я числилась на "Д" учете с ревматизмом, чем в случае необходимости пользовалась. Но теперь необходимость была другая.
Задним числом я полагаю, что мне, учитывая образ жизни, который мы вели в последние года три, уместнее всего было провести то время в каком-нибудь санатории, причем, желательно, нервно-психического типа. Но я тогда остро искала что-то - наверное то, что, разложив на составные части, можно было бы обозначить как высший смысл, гармонию и красоту - в одном лице. Я бы и сама не сказала тогда, чего я ищу, зачем еду на Кавказ - я только чувствовала, что ЭТО может быть там. Смутного ощущения было достаточно для поездки. Может быть, мне хотелось что-то пережить в одиночестве - какую-нибудь старую любовь, от которой я в свое время бежала, как бежала от настоящей. Может быть, мне хотелось обнаружить внутри себя какие-то стоящие существования силы. И я думала, что горы - лучшее место для этого.
Скажу сразу, что Кавказ (не Пятигорск, конечно, не станция Кавказские Мин Воды, ни даже Кисловодск или Железноводск, а именно Северный, горный Кавказ) - действительно оказался божественно прекрасен. Я стараюсь не поминать Божье Имя всуе, но в данном случае это было примерно так. Громадность Кавказа была аристократична и легка, мощь - грациозна и изящна. Я видела лавину в горах - гром и вздох одновременно, она на много километров уничтожила лес, но при этом была - как пыльца с крыльев бабочки. Боюсь, что не смогу соединить в описании разрушение и утонченность. Кто-то из великих сказал, что скрытая гармония лучше явной. Кавказские горы, притянувшие к себе не только меня (читайте историю русской литературы), обладали именно этой, скрытой гармонией. Они содержали в себе неизмеримо больше того, что лежало на поверхности.
Однако я отвлеклась. С Кавказа я вернулась со значком, и мне это стоило очень многого. Горным туризмом я занималась на протяжении шести лет дилетантски, без систематических тренировок. Но было немало тогда во мне воли, и, подобно тому, как люди выживают в экстремальных условиях, я прошла горный Кавказ: все 75 положенных горных километров (не считая отдельных вылазок в горы). У меня неплохо получались элементы скалолазания на относительно небольших участках (в той степени, как это требовалось для начального значка), я справлялась с неспешными переходами со страховкой на 200-250 метров вверх и вниз, выдерживала 11-ти километровые переходы по обледенелой каменной осыпи и, как будто бы, холодные ночевки, но сорвалась на подъеме на скорость. Подъем был технически простой, - всего лишь надо было идти быстро вверх в разреженном горном воздухе. Потом меня еще раз снимали с маршрута - в аналогичной ситуации. Значок в моей тогдашней иерархии ценности стоял где-то рядом с дипломом врача, но все же я почти настроилась, что не получу его - я знала из рассказов друзей, как легко не сдать на значок. Инструктор, между тем, не снял меня с остальных маршрутов - хотя совсем, до конца смены, снимал других за меньшие просчеты. Он только поставил меня рядом с собой и следил за мной пристальнее, чем за остальными. Значок я получила - об этом вначале объявили на линейке, и я думала все же, что это ошибка, пока не получила сам значок. Инструктор - добрый он был человек, наш инструктор, кареглазый, рыжий не по-русски (его мать была армянкой) - отдельно от других, у себя в кабинете, вручил мне значок вместе с маленьким дипломом, помолчал немного и сказал, что я заслужила этот значок за мужество и упорство. "Но ты сама знаешь", - сказал также он, - "что тебе не хватает тренировки". Он еще помолчал. "А может быть, и не только тренировки. Ведь твоя справка - поддельная?" (Он не требовал, впрочем, ответа на свой вопрос). Мне казалось, что я должна как-то поблагодарить инструктора, другие ребята, которые не получили значков, не справились с гораздо меньшим. Но я не придумала, что сказать, да инструктор и не ждал от меня ничего. "Когда вернешься домой - покажись врачу, проверь сердце", - сказал мне он. Я тогда не отнеслась к этому особенно серьезно: перед своим первым срывом, рано утром, я пила очень крепкий чай, почти чифир (да еще капнула туда пару капель кофеина - сильно в то утро кружилась голова, откуда-то вдруг взялась такая слабость, что обычные действия казались невозможными). Я списала свою сердечную недостаточность на подъеме за счет допинга, и не особенно волновалось, хотя сердце после того, первого подъема, почти не переставало немного ныть.
Кажется, в начале моего рассказа стояла середина шестого курса. Я подчеркиваю это слово - "стояла". Стояла середина шестого курса. Стоял Кавказ - веками, впрочем, он там стоял, стояла ранними утрами в январе совсем ночная синева над лагерем, и сыпался густой, пышный снег. Стояла боль в обваренной руке (дернуло поезд, когда я наливала кипяток в большую кружку - впрочем, это никак не сказалось потом на походах), и в Железноводском парке, неподалеку от места дуэли Лермонтова, неподвижные туи и ели, переплетясь лапами, прятали в хвое, в толстенном инее и снегу старинные фонари. Стоял ночами холод на почти не отапливаемой турбазе, где вода в заварочном чайнике остывала прежде, чем успевал завариться чай (когда наступил февраль, в солнечные дни стало можно загорать на снегу, и комната прогревалась, но ночи были так же холодны), и огромные, вечные звезды, не мигая, светили в горах - как смутная память о ином мире. Где-то в необъятном далеке, не затрагивая сознания, лежала дымная Самара. Потом прошел январь и что-то изменилось, стронулось с места. Время стало двойственным: оно по-прежнему застыло над Кавказом, но потекло в Самаре, где кончились каникулы, и шестой курс уже не стоял, а катился к концу, набирая скорость с неторопливой мощью лавины. Через многие километры я чувствовала эту мощь.
***
Я вернулась в Самару, опоздав недели на три, как раз к черновому распределению; против моей фамилии значилось: Республика Узбекистан, город Ташкент. Мой хороший товарищ, самый лучший из друзей, заметил, что замужество - один из способов не ехать в Ташкент, если, например, мне чем-то не нравится этот город. Мы подали заявление в ЗАГС, я и раньше это делала, кстати сказать; из моего опыта следовало, что подача заявления еще не означает выйти замуж. Говоря вообще, я слишком хорошо провела первую половину шестого курса, уезжая на выходные к подруге детства в Москву или к знакомым художникам в Пензу, часто при этом отхватывая от положенных выходных еще пару-тройку дней: я была уверена, что к госэкзаменам наверстаю упущенное. А теперь, - вдруг как-то сразу, - времени что-то обдумывать (пусть даже и собственное замужество) уже не было. Да и что-то странное происходило со мной вообще. Прошла неделя после возвращения с Кавказа, а я не могла привыкнуть к Самаре, непонятная тоска сжимала сердце, заставляя его то замирать, то бешено колотиться, не проходило чувство нереальности, которое я какое-то время принимала за акклиматизацию, пока не поняла, что заболела. Кавказские нагрузки оказались для моего иммунитета слишком сильным испытанием: вскоре после возвращения в Самару у меня началась корь.
Дальше я постараюсь писать пунктиром, пропуская некоторую часть событий: не только для краткости, но и потому, что большего оно не стоит. Корью я болела долго и тяжело. Я вышла из больницы за несколько дней до назначенного срока свадьбы, и в пору было бы ее отменить, но оказалось, что все уже готово. Мой товарищ купил мне колечко и свадебное платье, очень красивое (я однажды при нем мерила это платье в ателье). За время болезни я похудела почти до пятидесяти килограмм (со своих 59-ти), но платье мне все равно шло. Мама и брат моего друга приготовили к свадьбе все другое. Честное слово, не знаю, что оказалось решающим - может быть, после больницы не осталось сил на раздумья - но замуж я вышла. Мы поженились во второй день апреля. На свадьбе не было моих родителей, но было 30 или 40 человек друзей - давно с каким-то нездоровым воодушевлением ожидавших этого события. Через два дня после свадьбы было распределение (уже не в Ташкент), и оставалось менее двух месяцев до государственных экзаменов. Еще с месяц я не могла полноценно чем-либо заниматься, и, таким образом, на подготовку осталось совсем немного. К слову, госэкзамены я сдала очень хорошо. Как-то я собралась, как тогда, на Кавказе - помню, что на всю терапию (а это было самым сложным для меня) ушло у меня примерно три дня, я взяла ее, как берут на абордаж вражеский корабль. Все это время - и на свадьбе, и после, и на госэкзаменах, и на выпускном, и когда мы с одногруппниками ездили на озера с дикими ирисами под Рождественно, - меня не отпускало чувство нереальности. Не прошло оно и потом, в Прибалтике, куда мы поехали на целый месяц, сняв с моей книжки деньги, которые там накапливались с детства для какого-нибудь такого случая. Не проходило в походах, не прошло на Грушинском фестивале - все, что раньше придавало жизни значительность, утратило вкус.