Ну, по этому его сигналу кавалергарды схватили Анку, втолкнули ее в дровяной сарай, а затем вбежали в комнату пади Касперек и хотели ее как была, в одной юбчонке (как раз она начала раздеваться ко сну), усадить в карету.

Бедная перепуганная женщина и не сопротивлялась, знала: бессильна она что-либо сделать, видно, это приказ свыше, и просила только разрешить ей надеть приличное платье да сказать хоть, куда повезут?

Солдаты пожимали плечами:

― Нам то неизвестно.

У женщины слезы на глаза навернулись, но все же она сама твердым шагом вышла, сама села в карету. Знать, так все и должно было случиться.

Только, уже сидя в карете, вспомнила она еще о чем-то:

― Разрешите мне вернуться в дом на минутку. Забыла я еще кое-что.

Солдаты заколебались, но уж, видно, такой жалобный был у нее голос, что невозможно было ей отказать. Пани Касперек проворно вернулась в дом и тот же час возвратилась назад с сумкой в синюю полоску через плечо. Что там могло быть в этой сумке? Пирожки на дорогу ― едва ли!

Но все было так умело проделано, что никто ничего и не заметил. Вся улица спала, редко в каком доме мигала лампадка, даже собаки не тявкали. Заседланные лошади кавалергардов были привязаны к карете. Отвязав коней, солдаты прыгнули в седло. Кучер Андраш тем временем ударил по лошадям, и они помчались будто вихрь ― бог весть куда. Никто и не видел, разве что звезды с неба. Два солдата поскакали верхом рядом с каретой.

Выехав из города, пани Касперек обратилась к кучеру ― всего несколько ничего не значащих слов. Но тот обернулся и засмеялся. И пани Касперек услышала невнятный голос глухонемого. Все-все объяснил ей этот голос, чего она до сей минуты еще и не знала: сейчас ее увезут отсюда так далеко, где ее никто на свете не отыщет.

Мария отерла слезы. Теперь она знала и другое: смерть ей не грозит, только увезут ее в такое место, где невозможно будет найти. И она улыбнулась: «О, бедные сенаторы города Лубло! Вы можете воевать только с дьяволом. А о том вы и не подумали, что в игре-то участвует еще и женщина!»

Возле первой же деревни пани Касперек сунула маленькую ручку в свою полосатую дорожную суму, вытащила из нее три золотых и через щелку в дырявом кузове кареты по одному обронила золотые, одну монетку ― при въезде в село, другую ― в самой середине, третью ― при выезде из села. Долго они так ехали, может быть, и через двадцать сел. И много раз приходилось вдовушке Касперек запускать ручку в дорожную суму... Иногда в горести она и пять монет кряду бросала на дорогу. Наконец поздно ночью они прибыли в один городок, где и всадники и экипаж остановились перед большим каменным зданием. Перед домом стоял часовой.

― Все готово? ― спросил один верховой солдат.

Немного погодя лошадей перепрягли и в сопровождении новых всадников карета покатила дальше. Новая стража уже не только не знала, куда везут Марию, но и откуда. Только немой кучер остался прежний. В его голове запечатлелась вся дорога, он все знает да только никому не сможет рассказать об этом.

Пылила дорога, мчалась четверка коней, иногда в темноте вспыхивал какой-то огонек. Может быть, это искра вылетала из-под копыт, а может быть, золото снова падало в пыль дороги...

Пшеничные зернышки, пшено, крошки хлеба, брошенные на дорогу, как это говорилось в старинных сказках, поедали птички. Золотые денежки госпожи Касперек тоже найдут, люди подберут, подберут, но не съедят. И она бросала, бросала... Эх, только бы хватило ей денежек на всю дорогу! Черные тучи мчались по небосводу с востока на запад. И темь на земле стояла такая, словно в бараньем роге[15]. И не разглядишь, где они едут-то: ни деревень, ни колоколен, ни рек. Можешь только запахи ощущать. Запахло елью, значит, через лес едем, пахнет можжевельником, значит, лесная вырубка, сеном пахло ― когда проезжали луга. Если горланили петухи и лаяли собаки, значит, село.

На рассвете у подножья большой, лысой, скалистой горы госпожу Касперек ожидал новый экипаж с новой упряжкой лошадей и теперь уже и новым кучером. Немой кучер мог возвратиться назад. И до того места, куда он привез пани Касперек, он мог бы довезти однажды и другого кого-нибудь. Но всего знать и ему было не положено...

Теперь они ехали через сплошные леса, между большими столетними деревьями. Ехали так часа два. Не было слышно никаких голосов, только глухо шумели ручьи, пересекая гористый лес, да пестрые змеи и быстроглазые ящерицы шуршали по траве, среди гигантских папоротников.

Наконец на одной большой поляне перед ними показалось старое мрачное здание с высокими каменными стенами и наполовину развалившейся башней.

Это и был Бозлачняйский монастырь.

Со скрипом раскрылись тяжелые, обитые торчащими гвоздями ворота и снова с грохотом захлопнулись следом за проехавшей во двор каретой.

Теперь Каспереки были окончательно отделены друг от друга. Один хоть и умер, но мог выходить из могилы. Другая была жива, но из своей могилы выйти не могла.

…Магистрат города Лубло сотворил настоящее чудо. Что там ни говорите, а нужно признать: господа сенаторы молодцы, если возьмутся за дело, своего добьются. Хотя и неохотно они берутся за дело.

С рассветом на двор Касперекова дома заявилось сразу несколько сотен рабочих ― с кирками, лопатами: дом ломать. А к обеду уже и следа не осталось от проклятого притона. Ну, а к вечеру вывезли даже и мусор на ломовых телегах за город, за околицу. На следующий же день ― перепахали участок, где дом стоял, и просом засеяли.

...Может теперь являться сюда Касперек! Пусть поищет свое теплое гнездышко! Только бы поскорее взошло посеянное просо!

И Касперек явился. В одну бурную ночь, когда все гремело и с неба так и сыпались молнии. При свете молний несколько ночных бродяг видели, как он проехал со стороны кладбища через весь город. И на этот раз сидел он на коне задом наперед. Белый его скакун Палко ― в мыле: устал, шел медленно, шагом, звонко цокая копытами по камням.

Вот уж, верно, удивился сатанинское отродье Касперек, не найдя на месте своего дома вообще ничего. Хорошо бы посмотреть на него в эту минуту! Как он, наверное, глаза протирал да приговаривал: «Что это? Наваждение? Что же тут случилось?» Как он, наверное, скрежетал зубами, коли есть они у него. Или подумал про себя: «Черт побери, сколько же лет я спал, если на месте моего дома уже просо взошло?» Но только этого никто не видел. (Эх, не мог уж он днем прийти!) Никто не смог полюбоваться на него в эту минуту. Знают только, что помчался он во весь опор назад, к церкви. Может, подумал, что город перепутал? И вместо Лубло приехал в Лёче? Но по колокольне он, конечно, узнал свой родной город. Только к церкви он все же не решился подъехать. Лошадь пошла вокруг нее, потому что когда-то этот круг окропили святой водой.

У церкви Касперек снова повернул (тут его увидел ночной сторож Мучанек) и поскакал прямиком во двор Матяша Матушки, который был его соседом слева.

Колокольник Матяш Матушка уже спал. Вдруг кто-то постучал в окно с улицы. Поднялся сосед, отворил окно да и обмер. Под окном, привязав лошадь к яблоне, стоит Михай Касперек. (Ох, господи, с тех пор бедная яблонька совсем родить перестала.)

― А где же мой курятник? ― грозно спросил Касперек, показывая на пустырь на месте своего подворья.

Старый мастер (на старинных колоколах в церквах Верховины до сих пор еще можно кое-где прочесть его имя) перекрестился и, клацая от страха зубами, пролепетал:

― Начальство сломать приказало!

Касперек грозно засверкал глазами. Какой-то прямо-таки адский огонь горел в них.

― Ну, а курочка куда же делась? ― спросил он глухим, загробным голосом.

― Нету и ее. Увезли.

Касперек прошипел что-то сквозь зубы, затем плюнул в лицо мастеру Матушке и пошел назад к своей лошади. Колокольник заметил (на другой день он под присягой на заседании суда подтвердил это), что Касперек шел, прихрамывая на левую ногу.