— Sapristi! — горячо вмешался ошеломленный барон Кнопп, на которого вся эта сцена произвела огромное впечатление. — А что было бы, купи я случайно поместье на какие-то четверть часа раньше?

— Затрудняюсь вам ответить, — сказал министр елейно, запустив пальцы в бороду. — Вопрос не такой уж простой.

— Как? Вы считаете, ваше высокопревосходительство, что вместе с имением ко мне перешел бы и орден? — обомлел барон, и седые волоски на его макушке взмокли. Он вспотел.

— Если вспомнить слова его величества: «Крест принадлежит земле, и я его у земли не отниму», — то выходит, что да, орден неотъемлемо принадлежит тримоцкой земле. Но так как был упомянут и владелец ее, то возникает сомнение, которое, полагаю, мог бы разрешить только министр юстиции или же…

— Или же?

— Или же его величество, то есть, вернее…

— Продолжайте же, ваши рассуждения очень интересны, — взмолился барон, метнув строгий взгляд на фрау Врадитц, которая защебетала вдруг о чем-то постороннем.

— … вернее, его величество не стал бы уже отбирать у моего друга Кожибровского орден, ибо то, что я от имени короля повесил ему на шею, так и останется на его шее si fractus illaba-tur[32]: решение же вопроса о том, полагается ли и новому владельцу орден, который, согласно королевскому капризу, стал принадлежать земле, зависит опять-таки от нового королевского каприза. Но чокнемся же, господа!

Они выпили, однако из-за музыки, становившейся все более шумной — играли отрывок из «Бана Банка», — беседовать могли теперь только сидящие рядом.

— Поглядите-ка, сколько всякой всячины, помимо фасоли и гороха, произрастает в таком прекрасном имении! — заметила фрау Врадитц.

— Оно серьезно вам нравится?

— Я просто влюблена в него. Чего бы я не отдала, чтобы это поместье принадлежало мне.

— Я этому от души рад, — сказал Кожибровский.

— Вопрос лишь о том, сколько оно стоит?

— А, пустяки, — смеялся Кожибровский. — Достаточно вам лишь захотеть, и поместье ваше.

— Так-то оно так, но дядюшка немного скуповат.

— И даже в этом случае. Ибо есть два способа сделать его вашим.

— И какие же это способы?

— Один из них — это если ваш дядя купит его и впоследствии оно останется вам, не правда ли?

— Допустим. Ну, а другой способ?

— Придвиньтесь ко мне, я шепну вам на ушко.

— Не вздумайте шепнуть мне какую-нибудь глупость. — Кожибровский склонил свою большую голову совсем близко к красивому лицу гостьи.

— Второй способ, — шептал он, и от раскаленного дыхания его на белоснежной шее трепетал не послушный гребню легкий пушок, — если вы станете моей… тогда имение тотчас же станет вашим.

Фрау Врадитц испуганно отдернула голову и снова заалела, — казалось, щеки ее вспыхнули агатовым огнем.

— Послушайте, Кожибровский! Вы просто нахал!

Она надула губки и отвернулась, даже стул свой поставила спинкой к Кожибровскому.

— Оставьте меня!

— Но ведь я ничего плохого не сделал!

— Вы меня оскорбили.

— Чем?

— Своими словами.

— А что я сказал? Покупатель спросил — продавец ответил, чистосердечно, как есть.

— Но в какой форме? — возмущалась красавица. — Разве об этом говорят вот так, при таких обстоятельствах, ковыряя зубочисткой во рту?!

— Эти опять не поладили, — заключил старый барон.

— Простите, если я вас обидел несоблюдением формальностей, — оправдывался Кожибровский, пропустив мимо ушей замечание барона, — хотя я имею больше оснований строить из себя обиженного. Вы-то меня действительно обидели.

— Чем же, хотелось бы мне знать?

— Тем, что вы мне отказали.

— Я? — удивилась фрау Врадитц, нервно кроша пальцами кусочек бисквита.

— Значит, не отказали? Тогда все хорошо.

— Еще нет.

— Но намереваетесь?

— Пока не знаю.

— Разве вам не нужно поместье?

— Этого я не утверждаю. Но, может быть, я его раздобуду при посредстве дядюшки! — И она лукаво улыбнулась, ибо женщины отходчивы.

— Предупреждаю, что в этом случае вам придется набраться терпения, — шутливо пригрозил ей Кожибровский.

— Все равно. Сперва нужно испробовать первый способ.

— Ну, в таком случае, я имение не продаю. Фрау Врадитц пожала плечами.

— Если у вас хватит смелости заявить дяде в глаза, что вы шутки ради пригласили его сюда из Берлина…

— Ради вас я на все пойду.

— Хотелось бы в этом убедиться.

— Приказывайте!

— Итак, во-первых, — заговорила она тихо, глухим голосом, — запаситесь терпением хотя бы на три дня. Думаю, даже и романах просят на размышление не меньше… Потом спокойно продавайте поместье.

— Для чего вам эти три дни?

— Один для того, чтобы я могла подумать, второй день — чтобы решиться, а третий — чтобы подготовить дядю.

— Я могу надеяться?

— Сейчас я ничего не скажу вам. Разве не видите, что нас слушают.

— О, подайте мне знак, какой-нибудь знак! — задыхался Кожибровский, охмелев от ее чар.

Обед подходил к концу; когда подали сладости, фрау Врадитц взяла с тарелки крупную ягоду клубники, обваляла ее в сахарной пудре и протянула Кожибровскому.

— Откусите половинку.

— Ам! — Кожибровский отхватил пол-ягоды прокуренными черными зубами.

Фрау Врадитц взяла у него вторую половинку, томно опустила веки, и оставленная Кожибровским часть ягоды исчезла между ее свежими алыми губами. Мир был водворен. Вот какими пустяками вершатся дела у важных господ.

Возвращаясь после обеда в гостиную, барон Кнопп взял хозяина под руку.

— Ну, дорогой граф, какова же цена вашему именьицу?

— Торговаться будем или нет? — спросил Кожибровский.

— Называйте сразу последнюю цену. Между людьми корректными не должно быть места излишней болтовне.

— Двести тысяч форинтов.

— Я думал о ста восьмидесяти, — ответил Кнопп.

— Не уступлю ни одного гроша, более того, если вы скажете еще одно слово, я подыму цену.

— Стоп, — оживленно прервал Кожибровского барон и шлепнул его по ладони. — Бумаги у вас в порядке?

Конечно, бумаги были в порядке! Более того, уже к концу угощения явился заранее приглашенный нотариус из Хоммоны, который подготовил купчую, составил опись, и все это за то время, пока господа любовались пляшущими во дворе чардаш батраками. Фрау Врадитц усадили в вынесенном на галерею пурпурном кресле, и она, как королева с трона, глядела на веселое народное гулянье, любуясь, как рьяно трамбуют почву сапоги, как парни, отпустив своих партнерш, вьются вьюном около них и уйти не могут, и в руки не даются, вздрагивают, прячутся, увертываются, колышутся перед девушками, словно тени, наконец один прыжок — и парни обхватили девушек за талии, и вот, нежно прижавшись к партнершам, лихо кружат ну, а пестрые юбки, похожие на раздувающиеся волшебные колокола, шуршат и хрустят, обдавая прохладой.

Не успела фрау Врадитц всласть наглядеться на это веселье, как перед ней, будто из земли, вырос удалой парень: на сапогах шпоры, синий жилет расшит блестками, на шляпе колышется ковыль. Он честь честью кланяется и приглашает на танец.

Она встрепенулась, взглянула на него: ах, злодей, да это же Кожибровский! Что ж, шутить так шутить.

Молодая женщина не заставила себя долго просить, и через полчаса отплясывала уже так, что не придерешься. Когда граф отвел ее на место, она была само пламя, сама ласка.

— Это было очень любезно с вашей стороны, Кожибровский.

— Ах, какая же из вас получится венгерочка!

— И я надеюсь. Через три дня я напишу вам из Вены, где мы проведем у родственников недели две.

— И тогда я смогу к вам приехать?

— Конечно! Более того, тотчас же. Но и я хочу вас кое о чем попросить, Кожибровский.

— Приказывайте.

— Закажите мне для этого танца вот такой же народный костюм.

Кожибровский сладко, самозабвенно засмеялся: ведь эта просьба равнялась обещанию наивысшего блаженства.

— Вы самая совершенная женщина на свете, — заметил он тихо. — Вы еще не замужем и уже обременяете мужа заботами о нарядах.