- Чего теперь гоношиться, - вздохнул Паулус, - теперь с нас самих эти семь шкур спустят.

- Да, дело нешуточное, чтоб черти взяли эту обезьянью охоту! - посетовал Пеэтрус.

- Теперь эти Истуканы до на добрались, - сказал Паулус, - и они нас в покое не оставят, пока мы ужами не будем перед ними ползать. Где взять эти сумасшедшие деньги, что с нас требуют за вытоптанные поля и порубленный березняк? Да еще и в тюрьму запрячут, вот тебе и процветающее дело, и помещичье звание. Придется все продать: хутор, скотину, инвентарь, аппараты, мартышку и ту придется с аукциона пустить. И будем уездными нищими, сделают на побирушками.

- Надо удирать, пока не поздно! - воскликнул Ионатан.

- Куда ты денешься, если суд тобой заинтересуется, - мрачно отозвался Пеэтрус. - Достанут, из лисьей норы вытянут! Да и куда тебе бежать-то, повсюду управы и полиция.

- Тогда надо немедля ехать в город и нанимать хорошего адвоката! - воскликнул Ионатан. - Что же мы, дадим себя обобрать средь бела дня и заковать в кандалы?! Я так скажу: пусть на этот процесс уйдет хоть все наше имущество, правда должна быть на нашей стороне!

- Правда на нашей стороне, - расхохотался Паулус, - не видать нам больше этой правды. А то, что рощу вырубили, пока за мартышкой охотились, поля вытоптали — это не правда?  Ох, крестное знамение, до сих пор в ушах треск падающих деревьев и визг пил, вжик и вжик! Какой нам еще правды! Мы теперь по уши виноваты, и ничего тут уже не поделаешь.

- Я не виноват! - разозлено крикнул Ионатан, глядя на Нипернаади, который сидел на пороге и играл на каннеле. Парня раздражало уже одно то, что для  Нипернаади их беда, как с гуся вода, знай себе тренькает на этой дурацкой игрушке, будто ничего не случилось.

- Я знаю, кто виноват, - сказал он, отчеканивая каждое слово. - Вот этот человек виноват. Разве не он подбил нас ввязаться в идиотское предприятие в тот момент, когда мы, оглушенные смертью любимой мамочки, и двух слов связать не могли? Разве не он погнал меня в Латвию за мартышкой, которая стала главной причиной всех бед? Разве не он давал умные советы и подбивал, мол, ребята, чего ждете, давайте валите рощу? Мол, ребята, чего пялитесь, топчите поле, и возьмите мартышку. Если бы не он, ничего плохого и не случилось бы: мартышка сидела бы на макушке дерева, а мы бы внизу преспокойно выпивали. Куда нам спешить-то было, и что плохого в том, что Мика решил слазить на дерево? Обезьяны всю жизнь лазили по деревьям, не рубить же из-за этого целый лес!

- Ионатан прав, - сказал Пеэтрус.

- Это верно, святая правда, - поддакнул Паулус.

- И вообще, мы ничего не знаем: кто он такой и откуда. Кто видел его документы? А вдруг он беглый каторжник?! Ходит по хуторам, представляется добрым родственничком, прибирает к рукам все хозяйство, нанимает батраков, хозяек, кладет в карман чужие деньги и выдает тебе по частям, да еще и выговаривает тебе, как мальчишке! Я вот что скажу: со мной в жизни всякое случалось, но чтобы меня вот так за нос водить и всю жизнь псу под хвост — такое еще не бывало!

Нипернаади перестал играть. Брови его нервно задергались, к щекам прилила кровь. Он поднялся и сказал:

- Ни в чем я не виноват. Предприятие ваше пошло лучше не надо, хутор я поставил на ноги, а если вы мной недовольны, так я могу уйти.

- Он поставил хутор на ноги, нет, вы слышите — соловьем разливается! - крикнул Ионатан. - И возле моей невесты увивается, хозяйкой ее сюда привел с вероломными намерениями, а то, что девушка работала носилась так, что ноги все в мозолях, это он тоже считает своей заслугой!

- Кто велел рубить рощу Истукана? - вскочив, спросил Паулус и взмахнул кулаком.

- Кто погнал народ в ржаное поле? - крикнул Пеэтрус.

- Кто виноват во всех наших несчастьях? - орал Ионатан. - Ну, я скажу, никогда еще у меня так не чесались кулаки! Из-за него мы потеряем все сое состояние, из-за него нас посадят в тюрьму! Вот она, справедливость, в этом мире, так вот и страдают невинные люди!

- Что тут рассусоливать, намять ему бока! - закричал Паулус. - Никогда еще не дрался с таким удовольствием, как сейчас. Да, пырял я финочкой безвинных, а жулика порезать — радость-то какая будет.

 Пеэтрус сбросил пиджак, раздувая ноздри, как разъяренный бык. Он побагровел и мрачно глядел перед собой.

Нипернаади подхватил каннель, словно желая защитить свой дорогой инструмент. Потом смешался и в растерянности остановился.

- А ну, выходи, кровопийца! - заорал Ионатан.

- Сейчас мы тебя научим мартышек ловить. - закричал Паулус. - сейчас покажем, как лес рубят и новины палят. Ты только не плачь, когда слишком жарко станет!

Он схватил дубинку и бросился на  Нипернаади.

Но в этот момент во двор с плачем вбежала Милла. Она кинулась Ионатану на шею и, всхлипывая, спросила:

- Правда, это правда, что тебя завтра посадят в тюрьму?

Пеэтрус и Паулус остановились, свесили головы и мрачно, исподлобья смотрели на Ионатана.

А  Нипернаади шляпу цап, каннель за плеча и чуть не бегом пересек двор и — в поле. И не умерял шага, пока не вышел на большую дорогу. А шляпу он держал в руке — пока видны были крыши и трубы Кроотузе.

Ловец жемчуга

После многодневных странствий по лесам и дорогам достиг он нагорья, откуда видно было далеко вниз. За дальними лесами синело море. В зарослях ольхи и черемухи вилась, бежала к нему речка, словно девушка-болтушка, спешащая домой. Под неоперившимися деревьями краснели крыши хутора, над которыми кружили стаи ласточек. Поодаль поднималась белая башня кирхи и господский дом, укрытый осинами. Весенний вечер был напоен цветеньем и смолистым духом.

В раздумье он разглядывал открывшийся вид. Улыбнулся, а потом стал быстро спускаться.

Он был высок и сухощав,  с жилистым, обожженным солнцем лицом, на котором большой кривой нос торчал топорищем. Шел он вприпрыжку, кокетливо, как сорока, длинные руки болтались, словно флаги на ветру. Обут он был в большие расхлябанные сапоги гармошкой. Через плечо у него висел каннель, а больше ничего при нем и не было. Широкая грудь — нараспашку, черная шляпа на самом затылке. И шел он, напевая и посвистывая.

Ступив на двор хутора, он обмахнул шляпой запыленные сапоги и присел на камень.

Появившиеся на небе облака занялись закатом. Закуковала кукушка, как усердный звонарь зазывая на субботнюю службу. Окна вспыхнули светом заходящего солнца.

С поля пришла девушка и, увидев незнакомого человека, остановилась перед ним. У нее были белые, слегка косившие глаза, покусанные оспой румяные щеки. Белесые волосы висели вокруг запачканного рта. Юбка была подвернута до колен, грязные постолы были огромные как два челна.

- Как звать тебя, милое дитя? - спросил незнакомец.

Девушка застенчиво потупилась.

- Тралла, - ответила она, и ее пухлые губы растянулись в глуповатой улыбке.

- Ты посмотри, какое славное, какое красивое имя, кто бы мог подумать, - удивился незнакомец. - Может, ты еще и хозяйская дочка?

- Ничего подобного, - отвечала Тралла, - я тут прислугой и пастухом, какая будет работа и что прикажут. Меня тут даже ругают Дурочкой, они меня Тралла-Балда называют. А хозяйскую дочку зовут Элло, она — барышня. Такая нарядная, такая богатая — поля нашего хозяина тянутся до самого моря и даже вон те дальние леса — тоже его. А коров и телок столько, - косящие глаза сделались большими-пребольшими, - что их и сосчитать никто не может, ну никак.

Девушка окинула собеседника оценивающим взглядом и, сделавшись серьезно, пояснила:

- Так а толку-то что: барышня выходит замуж на пастора, все достанется ему. А пастор человек очень серьезный и совсем не улыбается, ну никак. Он хромой — смешно, а?

И тут, словно испугавшись своей откровенности, она резко повернулась и припустила к хлевам. Оттуда она еще воровато выглянула из-за угла и, залившись смехом, скрылась.