Первая группа, пройдя к воротам следующей ограды, открыла их ключом и подкралась к часовым здания одиночки.

— Кто идет?

Часовой открыл огонь.

В ответ посыпался огонь дружинников. Часовой упал. Два других, побросав винтовки, бежали

— Товарищи! — послышался торопливый окрик. — Раненые есть?

— Нет.

Теперь все зависело от быстроты. Расставили своих часовых, ключом открыли вход в одиночки.

— Вперед, товарищи, на третий этаж.

Но первые выстрелы уже подняли на дворе суматоху. Донеслась стрельба. Это группа тов. Сныпэ вступила в схватку с надзирателями.

Некоторые дружинники заколебались.

— Стоит ли итти наверх?

— Отступить? Ни за что!

— Вперед, товарищи!

Быстрым шагом по лестницам. На третьем этаже неожиданное препятствие: ключи не подходят.

Топором и ломом дружинники форсируют железные двери.

— Нажимай!

Вот двери подались — и нестройная толпа ввалилась в коридор.

Снова не подходят ключи.

Ярость способна прошибить двери. Выход один:

— Ломать замки!

В камерах движенье, шум, стук.

— Товарищи, именем революции мы пришли вас освободить!

В ответ загремели восторженные приветствия. Кто-то затянул песню. Ее подхватили в других камерах. Вместе с песнями бурно взорвались лозунги.

— Да здравствует революция!

Гулкий лязг и звон разбиваемых замков заполнил коридор. Никто в точности не знал, кто в какой камере сидит. Пока велись расспросы, разлетелся вдребезги замок первой камеры.

— Выходи!

Человек в камере, весь бледный, упирался.

— Выходи!

— Я не пойду.

На миг недоумение… Но некогда раздумывать. Дружинники набросились на следующие замки. Никто не предполагал, что отказавшийся выйти — Николай Орлов — окажется в будущем предателем.

Удары топоров и лома ухали без перерыва. Дружинники, тяжело дыша, били по замкам изо всех сил. Со двора, все учащаясь, доносились выстрелы.

— Спешите, товарищи, ломайте скорее!

Расшибли замок второй камеры. Пулей вылетает из нее заключенный. Он попадает в объятия дружинников.

— Свободен столяр Иван Лацис!

Удар за ударом эхом отдавались по тюрьме. Распахнулись двери третьей камеры.

— Ура! Ура!

— Свободен литейщик Юстус Шлессер!

Лациса и Шлессера ожидал военный суд. Их обвиняли в приготовлении бомб на заводе «Феникс».

Уже гремели и звенели замки следующих камер, но пальба со двора становилась все более частой. Группе тов. Сныпэ все труднее давался натиск надзирателей. Дружинники упорным огнем держали их в казармах, не подпуская к корпусу одиночки.

Вдруг снизу послышался крик часового:

— Товарищи, немедленно спускайтесь! По коридору пронеслась команда: «Вниз!» На миг топор и лом перестали ухать по замкам, затем удары возобновились. Отдельные дружинники не хотели уходить. Их почти силой пришлось оттаскивать от дверей.

Предстояло итти на соединение с группой тов. Сныпэ, еле уже сдерживавшей осмелевших надзирателей.

— До свиданья, товарищи, мы еще вернемся!

Из камер донесся громкий гул. Затем десятки раз повторяемый клич:

— Долой самодержавие!

— Да здравствует революция!

Отступали организованно. По дороге снимали своих часовых и, поддерживая перестрелку с надзирателями, прикрывали отступление освобожденных товарищей.

Из дружинников никто не пострадал. У неприятеля было убито двое надзирателей и трое было ранено.

Сообщение о нападении на «централку» комментировалось на другой день в каждом цехе, каждой мастерской Впечатление было ошеломляющее.

Полиция неистовствовала. Она объявила премию в 1 000 рублей за поимку освобожденных. Но из революционных рядов вырвали только тов. Сныпэ.

Следующей ночью тов. Сныпэ возвращался домой. На углу одной из улиц его окликнул городовой. Сныпэ выхватил револьвер и единственным оставшимся у него патроном уложил городового на месте. Намереваясь спастись, он прыгнул в пролетку, но извозчик выдал его полиции.

Сныпэ присудили к 15 годам каторги.

Среди рабочих масс нападение на тюрьму вызвало приподнятое, боевое настроение. Каждый чувствовал себя участником великого общего дела. Единый клич объединил всех:

— Нужно вооружаться!

Такова была прелюдия к развернувшимся в последующие месяцы вооруженным боям, приведшим в октябре и ноябре к изгнанию помещиков и царских властей из деревень Латвии.

Бурная, неспокойная ночь…

Черные волны тяжело перекатываются по мрачным просторам Финского залива. Жемчужная кружевная пена закипает на гребнях волн. Их безостановочное движение стихийно-равномерно, и кажется — нет и не будет конца мраку этой ночи и тяжеловесно-медлительному дыханию циклопических водных масс.

«Абхазия» идет в Гамбург. Острый форштевень теплохода легко разрезает волны. Судно сильно качает. Оно купается в брызгах и водяной пыли, скатываясь в ущелья между волнами и плавно взлетая на кипящие гребни.

На палубах, на капитанском мостике властвует суровая, сосредоточенная проза кораблевождения. Здесь четкая и точная работа тех, кому поручена жизнь и здоровье пассажиров теплохода — 257 лучших рабочих-ударников Советской страны.

На палубах — трезвые рабочие двадцатичетырехчасовые будни. Внизу — в каютах, в кают-компании, в салонах — ярким контрастом бьет и клокочет иная жизнь. Здесь радостный праздник. Здесь ключом кипит молодой задор, веселые шутки и смех звенят и перекатываются волнами по бесконечным лабиринтам коридоров, кают, кубриков и трапов. Они одинаково молоды, эти 257 лучших строителей социализма. Серебрящийся сединой металлист и комсомолка со щеками, покрытыми нежным пушком первой юности, — они одинаково пронизаны и согреты одним огнем творческого, ударного энтузиазма.

Праздник!..

Да, поверхностный наблюдатель, прислушиваясь к веселой симфонии криков, песен, звуков гармоники и хохота, не задумается назвать это симфонией беззаботного, бездумного и безоглядного праздника.

Но такое впечатление вынесет лишь поверхностный наблюдатель.

Взгляните на шумный рой молодежи, оживленно спорящей в углу.

Это — организационное заседание редколлегии судовой стенновки.

Дальше, так же шумно и оживленно, работают культкомиссия, хоровой кружок, производственный кружок, где ударники обмениваются опытом.

Те же трудовые будни, только наэлектризованные и опьяненные необычностью обстановки…

До Гамбурга осталось 20 часов плавания.

Утром ветер дошел до семи баллов. До самого обеда я стоял на носу «Абхазии», жадно впитывая в себя все то необычное, что дает сухопутному жителю море.

За обедом заговорила радиостанция, передавая сводки новостей из далекого Союза. А вечером все рупора «Абхазии» сообщили:

— Товарищи! Сейчас мы проходим датский остров Борнхольм. До самого Гамбурга море будет спокойное.

Это сообщение ребята встретили дикими воплями восторга. Морская болезнь давала себя знать. Тюрчанка Сагайдак, текстильщица из Баку, переживала качку особенно болезненно. Она каталась на кровати, отталкивая врача, и без перерыва надрывно кричала:

— Высадите меня на берег! Высадите меня на берег! Пешком домой пойду! Высадите меня на берег!