Они бредут, спотыкаясь в глубоком снегу, падают, встают и опять идут. Снег засыпает им спину и плечи — они стали толстые, бесформенные… А загона все нет… У Сигурда выступает на лбу холодный пот. Он замечает, что дети не могут больше итти. Неужели же и его постигнет такая же участь, как и злополучного приятеля?..

Ясное дело — он сбился с пути, и ему не найти дороги ни домой, ни к загону. Не теряя времени, надо зарыться в снег и ждать рассвета, иначе он погубит детей. Закутав ребят в свою куртку, он сажает их на снег и начинает рыть яму в снегу. Руки ноют от холода, но он работает изо всех сил.

Пещера готова. Сигурд залезает в нее вместе с внучатами и отогревает их закоченевшие руки на своей груди. Грузный и тяжелый как медведь, он сидит, склонившись над детьми. Но ему то-и-дело приходится вставать и отгребать снег от входа в пещеру, чтобы их не занесло. Время тянется без конца. Метель ревет, снег шуршит, слышится треск и гул и вой. Проходят минуты, часы. Снег все идет и идет. А мысль лихорадочно работает, создавая жуткие образы, и все время возвращается к вопросу — где же загон?

Сигурд видит его перед собою сквозь снежную завесу. Он вылезает из снежной пещеры и кидается к загону. Но внезапно загон исчезает, и, поколесив по снегу, Сигурд возвращается к детям.

Но вот совсем перед ним вырастает стена, сложенная из необтесанных камней. Крыша высокая, остроконечная, На кривые березовые сучья положены неровные куски шифера.

Ах, это только ему примерещилось!.. И Сигурд снова берется за лопату.

Неожиданно он слышит ржание. Возможно ли?.. Это конечно только кажется ему. Он хватается рукой за голову.

Сквозь метель виднеется туманная, едва заметная фигура какого-то животного. Она направляется в его сторону. За нею вырастают другие… Мерно колышутся тела животных над сугробами снега. Ног не видно. И у каждого тела как будто по два хвоста — или это шея?

И вдруг крик радости вырвался у Сигурда:

— Пони!

Сигурд свистнул, подзывая их к себе. Длинная вереница пони проходит перед ним гуськом, но ни один из них не слышит его свиста, хотя они всего на шаг от него.

Перед ним возможность спастись, но возможность эта исчезнет через несколько минут вместе с пони. Сигурд расталкивает внучат, трясет их, но они ничего не отвечают, они слишком измучены. Тогда он берет их на руки и, напрягая все силы, тащится с ними по пятам последнего пони.

Укрывшиеся за гребнем гор, пасшиеся на воле вьючные пони пытались переждать непогоду, но вдруг им вспомнился загон в горах, где они нередко спасались от зимних бурь. Медленно, погружаясь в снег до брюха, они направились к загону вслед за вожаком, который и привел туда весь табун. Глазок, замыкавший шествие, шел и думал: не приготовил ли в загоне хозяин охапочки сена?

Они входят в загон, и вдруг этот самый хозяин оказывается среди них. Он забирается в самую середину табуна и чуть не падает, споткнувшись о лежащую на земле старую кобылу. Она не боится его и не делает никаких попыток вскочить и бежать. И Сигурд ложится около нее с ребятами на теплый, покрытый навозом и сеном пол.

Сигурд не спит, он отдыхает и наслаждается теплом, исходящим от старухи Белоножки. Взрослые пони, которые привыкли к человеку, спят вокруг них. Жеребята отошли подальше.

Если бы у Сигурда была развита фантазия, то, лежа в тепле, он с наступлением утра немедленно начал бы рассматривать неровные куски шифера, лежавшие на кровле, и увидал бы, что один из них похож на кита, другой — на рыбу, третий — на тюленя, греющегося на солнце, четвертый — на облако. Но Сигурд не замечает этого. Он пристально смотрит на мерно поднимающуюся спину спящей Белоножки, покрытую шрамами — следами тяжелой ноши. Он ласково треплет свою старуху по шее. Если он когда-то спас ей жизнь, то теперь она щедро отплатила ему за это.

Когда метель улеглась, Сигурд посадил внучат каждого на одного из вьючных пони и, держась за гриву, повел их домой.

Новый хозяин Вьюги был горячий человек, но никто не сказал бы этого, глядя на него. Скули был на вид элегантным и относился ко всему по-исландски: «Не сегодня, так завтра — зачем волноваться?».

Хозяйство у Скули было большое — у него было много пони и овец. Шерсть и ягнят он продавал, и это было единственное, что его интересовало в овцах, — он больше всего занимался пони. Он считал их самыми прекрасными существами в мире и говорить мог о них без конца. Он готов был отдать за хорошего пони весь Виндгейм, свою усадьбу. У Скули было пятьдесят пони, но когда он получил Вьюгу, он решил, что она лучше их.

Виндгейм был расположен на голом гребне горы и окружен болотами, над которыми на просторе разгуливали ветры. Если Сигурд часто совершал далекие поездки, то Скули ездил еще дальше. Он постоянно предпринимал всякие перестройки и улучшения в усадьбе и вообще был очень деятелен, несмотря на внешнее спокойствие. Но вполне самим собой он был только в седле.

Во всякую погоду Скули выезжал со двора. Дождь лил так, что не видно было головы пони, рукавицы пропитывались водой, как губки, одежда промокала насквозь, и вода ручьями стекала на седло, — ему все было нипочем, если он слышал ровный стук копыт по каменистой тропинке. И такая же выносливая и терпеливая бежала под ним Вьюга: сиди себе крепко и не заботься ни о чем.

Всю осень и зиму ездил на ней Скули. Работы было столько, что ей некогда было скучать о жеребенке и о покинутом доме. Кормили ее недурно, в конюшню запирали редко и перед каждой далекой поездкой давали полное ведро парного молока.

Между Вьюгой и новым хозяином начало устанавливаться взаимное понимание. Скули был человек решительный, всегда знал, чего он хочет, и Вьюга его любила. Переезжали ли они реку вброд или пересекали болото, никогда она не замечала, чтобы у него дрожали поводья в руке или он неспокойно сидел бы в седле. Им многое пришлось пережить вместе, особенно в болотах. Когда задние ноги Вьюги глубоко увязали в тине, Скули стоило только разок ударить ее концом повода, и она рывком выбиралась из топи. Но однажды он задремал, и ноги Вьюги засосало так, что она не могла их вытащить. Дремота разом соскочила со Скули, он прыгнул на землю, ухватил Вьюгу за голову и за гриву и могучим напряжением мускулов вытащил ее из ямы. А потом, словно ничего не случилось, они продолжали свой путь, Доверие Вьюги к хозяину росло.

И все-таки, когда делать было нечего, Вьюга скучала. Она не могла привыкнуть к новому дому, где не слышно было шума водопада, где все коровы и пони были чужими. Она скучала по жеребенку, по старой Белоножке и Родуре, по внукам Сигурда и даже по Снарди с его дурацким лаем. И когда пришла весна, ее неудержимо потянуло на те пастбища, где бродил табун с Родуром во главе.

Скули заметил это. Если пони, вместо того, чтобы есть душистую весеннюю траву, стоит и смотрит все в одну и ту же сторону — дело не ладно. Он велел спутывать Вьюге ноги, и ее пускали пастись только на ближайшем ко двору лугу, огороженном колючей проволокой, где вместе с ней ходили несколько кобыл и верховой жеребец Скули.

В самом разгаре весны появились туристы. Скули получил запрос из бюро туристов, нет ли у него продажного пони, доброго нрава и привыкшего к болотам, горам и переправам. Цену предлагали хорошую. Скули недолго думая решил продать Вьюгу, договорившись о том, чтобы право на покупку Вьюги по окончании сезона было бы обязательно оставлено за ним.

Через несколько дней в Виндгейм явился один из проводников бюро, которому были знакомы все тропинки Исландии, и забрал Вьюгу.