Эпилог
Мой Аристотель пропал в тот же день когда погибла моя Фея…
Возможно, по своей кошачьей глупости он очень привязался к ней.
И подумал, что она не умерла, а просто переехала куда-то жить, и отправился на ее поиски…
Впрочем, коты намного людей и живут так просто и спокойно, словно заранее предчувствуют всеобщее бессмертие.
Несчастный Темдеряков сошел с ума, и его навсегда закрыли в психушке. Через своих знакомых врачей я знаю, что он стал писать бессмысленные стихи и раздавать их всем больным.
Один раз я приходил к нему, но он меня так и не узнал…
С каким-то странным недоумением он смотрел в мои глаза и что-то бормотал себе под нос.
Я уже уходил из больницы с двойственным ощущением: мне одновременно казалось, что он больной, и в то же время притворяется больным, чтобы уйти от наказания.
Во всяком случае, я пытался вывести его на чистую воду, я кричал и тормошил его, задавал ему самые мучительные вопросы об убийстве Феи, но он равнодушно моргал глазами и как ни в чем ни бывало, ковырялся в носу.
То ли Бог, то ли еще кто-то и на самом деле дьявольски посмеялся над ним. И, можно сказать, что, несмотря на свое раздвоение, я уходил от его жалкого подобия с некоторой благодарностью невидимому Творцу!
Что касается меня, то я так закручинился, так загоревал, что пустился сразу во все тяжкие.
Стал играть в карты на деньги, пьянствовать в общежитии с самыми непутевыми студентами, отдаваться подряд всем легкомысленным женщинам и вообще опускаться на дно своей бессмысленной жизни.
А однажды мне приснился сон, я опять увидел свою Фею, она опять сидела у меня на коленях и учила петь Акафист Пресвятой Богородице.
Тонкий, словно у соловья голос, похожий на дрожащую переливчатую свирель, уводил меня дальше, во все внеземные глубины и пространства.
«О, Пресвятая Дева Мати Господа, Царице Небесе и земли! Многоболезненному воздыханию души нашея, призри с высоты святыя Твоея на нас. С верою и любовию поклоняющихся пречистому образу Твоему. Не имамы бо ни иныя помощи, ни инаго представительства, ни утешения, токмо тебе, о, мати всех скорбящих и обремененных. Помоги нам… немощным…»
Я пел вместе с Феей и плакал. А потом проснулся и увидел себя в постели с другой женщиной в незнакомом доме.
Я слышал, как она храпит во сне. Точно так же, наверное, храпел во сне Темдеряков.
И мне стало страшно и стыдно, и я возненавидел сам себя.
И в эту же ночь тихо, украдкой я выбрался из чужой постели и покинул эту женщину.
Путь на кладбище лежал через весь город.
Такси уже не ходили, неожиданно я увидел знакомую машину «скорой помощи» и просигналил.
Они увидели меня и остановились.
Они ехали с вызова и поэтому довезли меня до кладбища, связавшись по рации с диспетчером.
Ночное кладбище тревожно утопало в сугробах.
Машина уехала, и я остался один.
Я шел, утопая по колено в снегу.
Мороз ломил мои руки и ноги, слезились глаза, щипало веки, но я шел к ней, к моей единственной Фее, к ее холмику шел я, чтоб спеть ей акафист священный…
Снега, отражавшие небо, светились в холодную Вечность…
Пребывающий в неизвестности
Если видения, привидения, духи во плоти тени, живые мертвецы и пр. возможны, то многие из нас дали бы дорого за то, чтобы увидеть их и созерцать спокойным духом. Людей, кои постоянно видят разные видения или призраки, называют духовидцами. Есть особый род видений, по сказанию очевидцев, это двойники, т. е. человек видит самого себя, и тут народное наше поверье о домовом, который иногда одевается в хозяйское платье, садится на его место и пр., совпадает с распространенным по всей Европе, особенно северной, поверье о двойнике. Иногда видят его также другие люди, но обыкновенно видишь его только сам: для прочих он невидимка. Если двойника застанешь у себя в комнате, или вообще, если он предчувствует человеку, идет наперед, то это означает близкую кончину; если же двойник идет следом за хозяином, то обыкновенно намерен только предостеречь его. Есть люди, кои, по их уверению, почти беспрестанно видят своего двойника и уже к этому привыкли.
Все сердце мое разожглось,
И утроба моя изменилась
Воспринимаю все как из былого,
Сам ухожу неведомо куда,
Лишь губ и языка мгновенье слова
Творят во мне грядущие года…
Мне часто не хватает Веры, поэтому я верю во все, а верить во все, – это значит вообще ни во что не верить
Мы не участвуем в этом бытии, но каждое смертное существо, находясь между возникновением и уничтожением, представляет собой только явление, только слабое, неуверенное мечтание о себе самом. То, что мы хотели схватить, ускользает…
…А ведь возможное – это поразительное зеркало, которым можно пользоваться только с крайней осторожностью, предусмотрительностью. Это то, что можно назвать кривым зеркалом. Я, которое вглядывается в собственное свое возможное, истинно лишь наполовину, ибо в этом возможном оно далеко еще от того, чтобы быть самим собою.
Величие человека тем и велико, что он осознает свое ничтожество
Я искал самого себя
Демон человека – судьба его.
Который уже день Сан Саныч лежал в гробу, дожидаясь своего погребения.
Тоскливые мухи бродили по его одеревеневшему лицу и воде бы ни о чем не думали, как и люди, приходившие иногда навестить Сан Саныча.
Их слабые приглушенные голоса желали земле быть пухом, Сан Санычу вечного покоя и тут же подчеркивали его добросовестность работника, порядочность семьянина и высокую нравственность гражданина.
В общем, на всех устах Сан Саныч был прекраснейшим человеком, который умел краснеть за себя и все Отечество.
Сан Санычу было скучно, и все же он с удовольствием слушал все эти речи, перебирая в своей памяти всех собравшихся, и уже с превеликим наслаждением Сан Саныч вслушивался в причитания своей жены Алевтины.
«Уж сколько мы терзали друг друга, сколько страданий причинили, а все же нашлась жалость и поплакать», – подумал удовлетворенный Сан Саныч, хитро улыбаясь на нее.
«А может быть, ты не обо мне вовсе рыдаешь, не о моей утрате, а?! Конечно, ты просто боишься сказать, не то, что подумать о том, что тебя ждет. А ждет тебя та самая Неизвестность, заполняющая твое тело до отказа, и поэтому ты боишься прежде всего сама себя».
Хотя, что теперь думать об этих несчастных созданиях, всю свою сознательную жизнь они превращают в страдания и мучают сами себя без всяких угрызений совести, благо, что эта пытка у них уже стала обычаем.
Слава Богу, что я уже окончательно расстался со своей шкурой, уж чего я только ради нее не перенес.
Ну, теперь-то можно радоваться и отдыхать, прекрасное Неведомое ждет меня, избавление настало!»
Неожиданно Сан Саныч вздрогнул, как в зеркале он увидел самого себя, склоняющегося над гробом, без всяких сомнений это был он, живой Сан Саныч.