Снова звук выстрела мягко всколыхнул снежную тишину. Снова свист летящего снаряда. Пламя разрыва сверкнуло перед самыми глазами траппера, опалило ею смрадным жаром и отбросило в сторону. Но он поднялся невредимый, машинально выгребая забившийся за воротник снег. И тотчас же увидел Сукачева. Заставный капитан стоял на коленях, склонив обнажившуюся седую голову, а по лицу его густо текла кровь.

— Что с вами, Македон Иваныч? — бросился к нему Погорелко. — Вас ранило?

— Пустяки! — ответил Сукачев, останавливая снегом кровотечение. — Камнем иль льдышкой кожу на лбу поцарапало. Но еще парочка-другая таких же метких выстрелов, и от нас одни клочья останутся. Ведь у меня в сарае пудов пятьдесят компанейского пороху. Выше Чилькута швырнет, оглобля с суком…

В томительном ожидании катастрофы проходили минуты. Но «Белый Медведь» молчал. Помешали ли стрельбе опустившиеся сумерки, или же Пинк решил, что он уже доказал бесцельность дальнейшей борьбы с ним, но выстрелов больше не было…

-

Мы в Квинсленде, в дебрях Австралии. На конях, вдвоем — я, Рихард Семон, профессор зоологии Иенского университета, и спутник мой Джон, племянник Форстера, открывшего редкую двоякодышащую рыбу — рогозуба, — пробираемся на ферму отца Джона, где думаем создать базу для исследования края. Несмотря на кратковременное знакомство, мы с Джоном друзья. Чудесный парень, незаменимый проводник и товарищ! Бодрый, жизнерадостный, прекрасный знаток этих мест, Джон проявляет необычайный интерес к науке. Любознательность его не знает пределов. Вот и сейчас он допытывается, что побудило меня посетить далекую Австралию.

— Вашу Австралию, Джон, можно сравнить со сказочным сонным царством. В этой стране, рано отрезанной от сообщения с другими материками, жизнь частью замерла, частью пошла в своем развитии необычайными своеобразными путями. Получился какой-то музей биологических древностей и диковинок. Какую седую старину открывают нам сумчатые или еще более древние однопроходные — эти удивительные утконосы — водяной и сухопутный, млекопитающие, которые кладут яйца подобно пресмыкающимся и птицам. Изучение утконосов занимает одно из первых мест в моей австралийской программе.

— Их много в окрестностях нашей фермы.

— Вот по приезде и примемся за них.

— А сейчас, во время нашего путешествия, неужели мы будем упускать случаи? Давайте наблюдать и изучать все, что встретится.

— Что же, идет! Вот между прочим, что меня поразило с первых шагов в

Австралии, так это необыкновенное богатство, разнообразие и красота ее птичьего населения.

— Прекрасно! Открываем поход! На птиц, так на птиц! — весело воскликнул Джон. — Но только я хотел бы, профессор, предварительно заключить с вами маленький договор.

— В чем дело, Джон? — удивился я такому торжественному вступлению.

— Дело в том, что я — неуч, простой любитель природы, а вы — ученый. Я прожил всю жизнь в этой стране, у меня богатейший запас опыта и наблюдений, но все мое богатство — мусорная куча, пока оно не освещено светом науки. Однако этот мусор превратится в алмазы и заиграет всеми цветами радуги, если вы, профессор, подойдете к нему с факелом научного знания.

— К чему столько красноречия, милый друг? — прервал я излияния Джона. — Как будто до сих пор мы не делились товарищески своими знаниями? Впрочем я готов подтвердить этот тесный союз науки и жизни. Прибавлю только к нему одно пожелание.

— Какое?

— Раз мы товарищи по общему делу, то не величайте меня больше «профессором». Пусть я буду для вас просто Рихардом.

Мы обменялись крепким братским рукопожатием.

— А вот, смотрите. В качестве свидетеля нашего союза птичий мир высылает красивейшего своего представителя.

Джон указал на стену густого мрачного «скруба» — этой низкорослой непроходимой австралийской заросли, — на сером фоне которого, сверкая на солнце яркими красками, медленно проплывала какая-то птица.

— «Король попугаев», как мы его называем, — пояснил Джон. — Самый крупный из них. Всего три краски: голова, грудь и брюшко огненно красные, спина и крылья темнозеленые, хвост черный. Но какая красота! Словно блестящий драгоценный камень в однообразно унылой оправе скруба. Правда, только самец такой яркий, самка бледней, невзрачней.

— Таково общее правило для птиц, Джон. Ведь это в нашем обществе кокетничают нарядами женщины. У птиц наоборот: кокетничают и оперением и голосом самцы. Природа одела самку поскромней, чтобы сделать ее незаметней для глаза хищника: ведь с гибелью матери гибнет и потомство. Скромный наряд самки это защитный наряд.

— Но я знаю птиц с ярким оперением и у самок, — возразил Джон.

— В большинстве случаев это или стайные птицы, которым защитная окраска не нужна, так как они отбивают хищника общими дружными усилиями, а яркая окраска нужна как зрительная сигнализация для отстающих от стаи особей, — или же это птицы, высиживающие птенцов в каких-нибудь укромных, скрытых от взоров врага местах — дуплах, расселинах скал и т. п.

Опустив поводья, мы шагом продвигались вдоль опушки скруба, как вдруг внимание мое привлекла какая то темная масса, чернеющая среди зарослей.

— Что это за куча? Муравейник — не муравейник, слишком велика…

— Хотите полюбопытствовать? — загадочно улыбаясь, спросил Джон и остановил лошадь.

Мы соскочили с коней и, привязав их на опушке, двинулись по направлению к странной куче. При нашем приближении две больших, величиною с крупную индюшку, птицы выскочили из-за кучи и бросились прочь. Я машинально вскинул ружье, но не успел выстрелить, как обе птицы скрылись в чаще. Мы осмотрели кучу. Приплюснутая сверху, она имела около четырех метров в диаметре и около двух — в вышину. Состояла она из лесного перегноя, травы, листьев, мелких веток, грибов, словом, всевозможных органических веществ.

— Постройка еще не закончена, — заметил Джон.

— Постройка? — изумился я.

— Ну, конечно. Не вы ли сами спугнули строителей?

— Как? Эти птицы нагребли такую кучу? Для чего она им?

— Для кладки в нее яиц. Сгребание куч птицы начинают весной, в августе, а к концу австралийского лета, то есть в конце декабря, они кладут в них яйца, зарывая их на глубину от трех четвертей до одного метра. Развивающаяся в этих надземных парниках теплота заменяет тепло наседки.

— Инкубатор! — воскликнул я.

— Да, у нас птицы сами изобрели этот аппарат и наблюдают за правильной его работой. Родители ежедневно навещают кучу и регулируют температуру: холодно яйцам — подваливают тепленького материала, жарко — разгребают и проветривают, а когда придет время, помогают птенцам вылупиться и извлекают их на свет из глубины кучи.

— Неужели такое мощное сооружение — дело лап одной пары?

— Это до сих пор не выяснено. Но, судя по тому, что в одной куче случалось находить более тридцати яиц, надо думать, что здесь работает целая компания.

— И как вы называете этих птиц?

— Сорные, или скрубные куры.

— Как представитель науки я беру на себя смелость окрестить эту птицу именем, лучше характеризующим ее поразительные инстинкты. Назовем ее «птица-термометр».

— Да здравствуют «птицы-термометры»!