«Помогите!.. Я не могу больше петь!» — кричит скрипка. Но кто ее поймет кроме Шашибушана. Остальные люди только удивятся, что верный всегда своим привычкам губернатор сегодня играет в запертой комнате дольше обыкновенного. А Шашибушан никому не скажет, никому…

«Помогите! У меня нет больше сил! — вопит скрипка из окна. — Я не могу больше петь и видеть перед собой этих страшных змей! Уберите их!..»

Звуки дрожат. Они не верны. Кобры сейчас перестали качаться и свирепо шипят… Нет — снова верно. Опять качаются кобры. Вот сбился… Снова поет, колдует… Над морем нависает ночь…

Вопль!.. Человеческий вопль!.. Вот оно!..

Шашибушан опускается на колени и, протянув руки к небу, шепчет молитву. А из дома несутся испуганные крики, и в открытое окно слышен судорожный звон телефона…

Уппа был измучен и смертельно голоден. Он стоял на опушке тех самых джунглей, которые искони были владением его предков. На всем пространстве от озера Чад до берегов Атлантического океана вольно и гордо расхаживал его отец. Под его тяжелой пятой ломились деревца и кусты, и звери почтительно уступали дорогу владыке джунглей. Достигнув излучин Салаги и Нионга и почуяв острый соленый запах моря, он поворачивал в сторону восходящего солнца. На ходу он вырывал с корнем молодые деревья, обдирал кору со стволов, таких же толстых, как его туловище, и с наслаждением поедал высокие стебли жесткой колючей травы сисонго.

Уппа, смешной лопоухий слоненок, следовал за матерью, путаясь у нее между ног и время от времени получая звонкий шлепок хоботом.

Однажды утром они с матерью паслись на глухой полянке. В припадке веселости Уппа катался по влажной траве, неуклюже гонялся за пестрыми огоньками колибри, подбегал к матери и шаловливо дергал ее за хвост.

Внезапно в кустах что-то зашелестело. Потом — сухой оглушительный треск, змейка огня. Мать пошатнулась и рухнула на землю, зарывшись головой в траву. Ее серые заскорузлые бока порывисто вздрагивали. Уппа удивленно на нее глядел.

Ему захотелось пососать мать, и он ткнулся хоботом ей под брюхо. Но она судорожно била ногами по воздуху, словно мчалась галопом от невидимого врага. Получив удар по уху, слоненок отскочил. Что с матерью? Она никогда не отказывала ему в молоке. Он зашел с другой стороны и заглянул ей в глаза. Они были налиты кровью и полузакрыты. Между глазом и ухом, в височной впадине чернела дыра, оттуда стекала красная струйка…

Раздались дикие пронзительные крики, и отряд чернокожих выскочил на поляну. Они набросились на слоненка, схватили его за ноги и начали связывать. Уппа разъярился. Размахивая хоботом, он наносил тяжелые удары направо и налево. Испуганные негры бросили было свою добычу, но тут появились двое белых охотников. Они накинули Уппе на шею аркан и ловко опутали его веревками. Слоненок сделал еще несколько отчаянных попыток освободиться, но веревки не поддавались. Подняв хобот, он издал трубный клич, призывая на помощь отца и сородичей. Но только смутное эхо джунглей и злобный хохот негров были ему ответом…

С этого дня Уппа больше не слышал слоновьего трубного клича, львиного рыканья и хищного плача гиен. В негритянской деревне, где он прожил некоторое время, в уши его назойливо забивался гортанный говор туземцев и трескучая речь немецких охотников. Черномазые ребятишки изводили Уппу, дергали его за уши, тыкали палками в глаза, забирались на спину и отплясывали победные танцы. Связанный Уппа хрипел от ярости, отряхивался, но не мог избавиться от своих мучителей.

Потом белые люди новели его по глухим тропам, через топи, долины и реки. Запуганный, забитый слоненок покорно брел за охотниками, с тоской глядя на мелькавшие по сторонам джунгли…

На третий день пути они очутились в большом шумном городе. С изумлением глазел Уппа на высокие дома. Он принимал их за каких-то исполинских зверей, перед которыми чувствовал себя маленьким и беспомощным. Пугливо озирался он по сторонам, ожидая, что гиганты вот-вот начнут двигаться и раздавят его, Уппу, как бывало отец топтал наглых гиен…

Они шли прямыми аллеями, обсаженными пальмами. Проходили мимо базаров, где кишела разноязычная пестрая толпа. В глаза его ударяло горячее солнце. Грохот повозок, гул голосов, мельканье незнакомых образов. Уппа был оглушен и окончательно сбит с толку. Он испытывал страстную тоску по молоку. Жажда палила его внутренности.

Наконец его привели в просторный сарай и поставили перед ним ящик с литровыми банками сгущенного молока. Осушив одну за другой двадцать банок, Уппа почувствовал блаженство. Он разлегся на мягком, устланном соломой полу и погрузился в сладкий сон, словно в нагретую солнцем коричневую топь. Он так любил барахтаться и кувыркаться в грязи болота рядом с дремавшей матерью. Слоны залезают в болота, чтобы покрыться слоем грязи, предохраняющим их от укусов насекомых.

Время шло. Уппе было уже около двенадцати лет. Он достигал двух метров в вышину. Ноги были несколько хилые, кожа дряблая. Он привык к жизни в неволе, и воспоминания о джунглях, о матери и отце постепенно гасли в его сознании, словно пламя костра, оставленное охотниками на сырой лесной поляне. Развитие его приблизительно соответствовало развитию четырехлетнего ребенка. Он был кроток, покорен и ленив, как почти все животные — рабы человека.

Аппетит слоненка возрастал непомерно. Он истреблял несметное количество ящиков сгущенного молока, подсчет которым приходилось вести на страницах правительственной приходо-расходной книги под рубрикой «разные расходы». Но пища эта была однообразна, да и выдавалась она ему не всегда аккуратно, случалось Уппе и голодать. Поэтому он увеличивался в росте и объеме не быстрее, чем ствол черного дерева в стенах оранжереи.

Его первый хозяин, молодой охотник, сын резидента германской колонии, уделял ему много времени и внимания. Когда обнаружилось, что кормление слоненка отзывается на государственном бюджете, он задался целью отучить Уппу от молока. Это оказалось нелегкой задачей. Слоненка перевели из сарая в козий загон, чтобы приучить питаться свежей травой и сеном. Но вскоре пришлось его оттуда убрать, так как он пробовал выдаивать хоботом обезумевших от страха коз и переломил хребет двум-трем козлятам, которые оказались его соперниками. Уппу перевели в отдельный загон неподалеку от дома его хозяина. Кадка с водой и охапка сена — вот его ежедневное меню. Лежа на солнце, Уппа предавался сладостным воспоминаниям о круглых банках из светлой жести, заменявших ему материнское вымя.

Однажды утром Уппа напрасно поджидал своего хозяина. Молодой человек поспешно уехал в глубь Африки вместе со своим отцом-резидентом и немецкими чиновниками. Корпус франко-английских колониальных войск высадился на побережье, а известно, что когда десант разворачивает свои действия в какой-нибудь области, подданные враждебной державы спешат убраться прочь, увозя деньги, счетные книги, ценности и кое-какие письма, но никак не ручных слонов. Уппа в числе прочих трофеев перешел в ведение французской администрации, сменившей немецкого резидента.

Солдаты колониальных войск, принадлежавшие к племени, у которого был развит культ слонов, приносили Уппе охапки свежего сена, и он продолжал жить в своем загоне в стороне от превратностей мировой политики.