— А если в озере еще такие звери остались? — говорит Бабкин. — И он поплыл звать себе на подмогу? Давай-ка сматываться отсюда к лешему.

Думаю: время к вечеру, пока доберемся до лошадей — совсем стемнеет. Быстро пошли знакомой дорогой. Кони на своем месте. Развели огонь. Ночью спалось тревожно. С озера шел какой-то рев. То ли гад кричал, то ли Карлушка по своем дружке панихиду служил, али медведь ревел, — кто разберет, что в тайге слышится…

Хаджимуков замолчал, набивая трубку табаком. Партизаны наблюдали за ним, ожидая продолжения рассказа.

— Ну, и дальше что? — спросил Колесников.

— Мы к озеру больше не вертались. Проехали кружным путем к реке Тэсу, встретили там юрты монголов. Они нам поведали все, что знали про белых, и я с Бабкиным через несколько дней стрелись с нашей главной партизанской силой на Улясутайском тракте. Ребята ехали уже с песнями, — они навалились врасплох на белобандитов, когда те стояли лагерем, и не снилось им, что с сопок и сбоку и сзади начнется стрельба. Посадили они на автомобили своих барынь — и ходу назад, в Монголию. Все, кто мог — и на конях и пешие бежали, побросав лагерь. Большую добычу мы забрали: и палатки, и оружие, пулеметы, серебро…

Кадошников, прищуря недоверчивые глаза, прервал Хаджимукова:

— Это мы знаем, слышали, да и многие сами участвовали. А вот что мне сумлительно. Ты вот сказывал, что плетка твоя из сосунка гадова. Где ж ты ее подобрал?

— Где? Мне Карлушка ее подарил. Утром ведь он разыскал нас на другой день — нюх у него стал звериный. «От лошадей, — говорит, — дух я почуял». И пришел он к нам в портках и соломенной шляпе. Принес он мне эту нагайку и объясняет: «За порох и пистоны, что я должен остался, я вам, камрад, такую плетку дарю, какой во всех Европах ни у кого нет. У этого иштызавруса сосунок был, молоком его кормился. Подох он, и к берегу его ветром прибило. Я из шкуры его ремней накроил, петель наделал, чтобы в засеках кабаргу ловить. Так матка все приплывала и сосунка носом тычет и мычит, — думала, что очнется. А потом волки мясо объели, одни кости остались. Я с того места подальше перебрался и тот сруб сложил, где вы мою супругу-монголку видели»…

Последние огни облизывали раскаленные вишневые угли. Черная ночь все затягивала своей бархатной полой. Партизаны подбросили в костер хворосту и стали укладываться. Становилось холодно, и в оранжевом свете вспыхнувших сучьев было видно, как нагольные полушубки и приклады ружей покрылись матовым налетом серебристого инея.

Колесников бормотал:

— И чего только немцу с голодухи не придет на ум. Сперва обезьяну выдумал, а теперь, поди ты, с гадом подружился. Не зря говорят: немец без уловки и с лавки не свалится!..

Лет триста назад возвращался на родину испанский галлеон после победоносного набега на западный берег Южной Америки. Трюм галлеона хранил богатую добычу, захваченную у доверившихся алчным завоевателям туземцев — восемь изрядной величины бочонков, наполненных до краев слитками золота.

Галлеону не посчастливилось доставить в Испанию награбленное золото. Во время шторма он потерял курс и наскочил на риф. Острая скала, словно бритва, распорола дно, и несколько минут спустя суденышко вместе со всем экипажем погрузилось в воды океана. Падение приостановилось на расстоянии приблизительно нескольких сот метров от дна, и затонувший галлеон продолжал в течение многих десятков лет носиться по воле таинственных подводных течений. Он опускался все ниже, по мере того как происходил процесс окаменения дерева, пока, наконец, не нашел себе места вечного упокоения на вершине подводного вулкана. При посадке на вулкан дно галлеона было пробито, и бочонки со слитками выкатились наружу.

Постепенно густая зеленовато-бурая слизь затянула галлеон, и он слился с окружающей панорамой морского дна. Кораллы принялись строить на нем свои замысловатые жилища, мириады моллюсков присосались к его бортам, гигатские водоросли облепили его со всех сторон и покачивались тысячами огромных змей, переливаясь темным пурпуром и коричневатой зеленью.

Высыпавшиеся из бочонков золотые слитки уже десятки лет лежали на вершине вулкана. И странное дело: водоросли не укрепились на их поверхности, и даже ил и густая слизь не удержались на них. В глубине океана, где чернильный мрак ночи еле заметно редеет с наступлением дня, призрачно маячили золотистые пятна. Желтоватое сияние золота резко отличалось от фосфоресцирующего света скатов и других не менее опасных чудовищ, заряженных электричеством, а потому инстинкт подсказывал глубоководным обитателям, что тут им не грозит никакая опасность. И ни одна рыба не проплывала мимо галлеона, не задержавшись на время, чтобы полюбоваться необычайным зрелищем. Даже акулы и морские единороги, эти страшнейшие хищники морей, и те на несколько минут приостанавливали свою охоту, чтобы взглянуть на странные светящиеся пятна.

Однажды возле затонувшего галлеона появился один из самых могучих и вместе с тем сообразительных морских хищников — пила-рыба. Туловище ее было длиной в три с половиною метра; заканчивалось оно настоящей пилой свыше метра длиною, твердой, как слоновая кость. Кожа пилы-рыбы не уступала по упругости и крепости чешуе старого крокодила. Пила-рыба могла спокойно охотиться где угодно, так как ни один хищник не мог сравниться с нею в сметливости и быстроте движений. Естественно, она по праву считала себя неоспоримой владычицей окрестных мест и в течение нескольких лет преспокойно нанизывала на пилу неосторожных, любопытных рыб, а затем разбивала их о подводные скалы и проглатывала.

Только крабам дозволено было лакомиться крохами с ее богатого стола, и то лишь потому, что они были покрыты известковым панцырем в несколько сантиметров толщиною, — а пила-рыба по опыту знала, что это весьма неудобоваримая пища.

Однажды, когда пила-рыба, притаившись за выступом подводной скалы, выслеживала крупную добычу, ее холодным глазам представилось страшное зрелище. Из зеленоватого сумрака показалось странное белесоватое щупальце и крадучись начало подниматься по откосу вулкана. В самом конце щупальце было толщиною пальца в два, а у основания не уступало в толщине взрослому удаву. Словно обладая самостоятельным рассудком, щупальце принялось изучать все выступы и щели затонувшего галлеона. Вскоре показалось второе щупальце, а за ним всплыла бесформенная гигантская масса, напоминавшая огромный надутый мех. Туловище чудовища превосходило по величине самую крупную рыбу в океане, а щупальцы достигали четырнадцати метров в длину. Это был осьминог…

Исследовав щупальцами галлеон, осьминог подплыл к нему для более детального ознакомления. Словно сказочный паук, поднимался он все выше; достигнув верхушки вулкана, он остановился и уставился недвижными глазами на галлеон. Отблеск золотых слитков видимо заинтересовал осьминога, и он долго не сводил с них глаз, словно пытаясь произвести им оценку.

Терпение пилы-рыбы иссякло, и она решилась на поступок, который мог стоить ей жизни. Подавшись чуть вперед, хищник хорошенько нацелился и бешено ринулся на непрошенного гостя.

Но как ни проворна была пила-рыба, осьминог не оказался застигнутым врасплох. С быстротою молнии отделились от поверхности вулкана два щупальца и, подобно лассо, кинутым с неимоверной силой, обвились вокруг тела пилы-рыбы.

Перевес, казалось, был на стороне осьминога, так как нет в подводном мире существа сильнее его. Однако даже ему не под силу было раздавить пилу-рыбу. Даже могучие присоски, сплошь покрывавшие щупальцы чудовища, не могли помочь ему — кожа пилы-рыбы была крепче дубленой буйволовой кожи. Не могло быть и речи о том, чтобы целиком проглотить такую рыбину, хотя пасть осьминога представляет собою огромную яму, а желудок может вместить несколько крупных рыб.