Путники зашагали быстрей. Шум города сзади стих. Какой-то пароходик на реке свистнул: «Спокойной ночи». Легкий туман появился над водой.

Забор кончился. Один трамп нырнул в заборную дыру и позвал товарища. Тот безмолвно последовал его примеру. Оба пошли вдоль забора. Скоро они остановились и осмотрелись.

Они очутились на складе порожних бочек. Одна из них, колоссальной величины, привлекла их внимание.

— Как ты думаешь, можем мы заночевать в этом отеле? — спросил один.

Другой вместо ответа заглянул в бочку, — она была как раз для двух человек, внутри лежали два пустых мешка. Трампы, решив, что до ближайшего полицейского поста было не меньше мили, влезли в бочку, закурили трубки и вытянули усталые ноги.

Один из них, широкоплечий парень, буркнул:

— Так, и табаку конец. Клянусь, завтра надо садиться на воду.

— Знаешь, первая моя водная прогулка, собственно, не оставила у меня приятного воспоминания, но сейчас другого ничего не остается. Я тебе расскажу интересную историю про «Меррик», — сказал второй спутник и заложил руки под голову.

Говоривший был настоящий американец: длинен, худ, мускулист, с большими живыми глазами и энергичным спокойным лицом.

— Это случилось в тот благословенный день, когда я был выброшен из университета в Балтиморе за невзнос платы за ученье. Я взглянул на свои руки: они были достаточно сильны для того, чтобы зарабатывать доллары. Один продавец душ продал меня, в качестве кочегара, за 3 доллара 50 центов на пароход «Меррик». Эта галоша перевозила бананы с Ямайки в Балтимору. И я помогал в этом. Пожирая массу угля, она при хорошей погоде делала восемь морских миль, при плохой — половину, ковыряясь в волнах, как пьяный негр. Старый «Меррик» был здорово размалеван, да, пожалуй, краска и была единственным, что скрепляло эту посудину. Зато капитан и штурман слыли опытными моряками.

У старины капитана было маленькое пристрастие к ямайскому рому. В последний рейс он нелегально купил большую партию этого зелья и очень дешево. К заливу Чэзпик капитан имел полную нагрузку. В это время старик сам был на вахте, направляя свой пловучий ящик на великолепную, острую скалу. Это было под Новый Год, в одиннадцать часов вечера. Помню я бежал по палубе с чайником в руках, — мы хотели смастерить пунш. И вдруг загремело, затрещало, фокмачта кувыркнулась на сторону. У меня из глаз посыпались искры.

Старый «Меррик» прыгнул, как козел, затем что-то сильно ухнуло, и половина судна тихо опустилась на двадцать футов под воду. Затем настал отдых и для второй половины, она тоже легла на бок.

Я с непостижимой быстротой скользнул вниз, сидя на чайнике, как на санях, успев увидеть капитана, легко прыгающего в воду. Потом все скрылось, и я, Годфри Тальбот, бывший студент философии, рухнул в Атлантику.

Такая прекрасная прогулка и такой конец! Проклятый старик предвидел все, кроме существования скалы, и вот, по поверхности моря ничего не стало видно, кроме сотен плавающих ящиков с бананами. Куда не проникал мой взор, всюду были бананы, бананы, республика из бананов. Я поплыл к ним.

Была чудесная тихая ночь, штиль, — свинство со стороны старика допустить гибель в такую ночь! Где же были спасательные лодки? Ром и скала! А на кухне была свеже изжаренная индейка, теперь ею поужинала какая-нибудь акула. Моих товарищей по несчастью, сколько я не кричал, я не видел. На совести старого чорта было много душ, будь он проклят!

Далеко, на западе, около мыса Мак-Генри, блестел огонек. Вода была тепла, я был без куртки и плыл бодро около часа. Вдруг меня охватила жуть, — огонь исчез из вида. Однако, о причине этого я скоро догадался, — его поглотил туман. Надежда доплыть до суши была так же крепка, как и найти потонувшую новогоднюю индейку. Но я все-таки упорно плыл вперед, изредка отдыхая на спине. Куда? Разве я знал об этом? В новый год или, быть может, в вечность.

Это — обычная история: думается, плывешь прямо, на самом деле делаешь круг, так как удары правой руки сильнее и, таким образом, все время сворачиваешь влево. Руки и ноги мои одеревянели. И вот я приплыл к банановому ящику и взобрался на него. Тут все-таки я мог набраться сил.

Туман вокруг меня был густой и белый, словно саван. В голове стучали кузнецы, мускулы отказывались служить, туман перед глазами краснел. Измученный, одинокий на всем пространстве, носился я по волнам, изредка глотая соленую воду, как бы приготовляясь этим к принудительному исследованию морских глубин. Неужели я, как новорожденный котенок, утону у берегов родной страны?! Мысль уносила меня через широкие прерии к бушующим жизнью огромным городам. Машинально я сделал еще несколько движений, кровь запела в моих ушах… песню вечности.

Однако, волна все еще качала меня. Чорт побери, это был не шум в ушах, это прибой, это берег! Ликуя, я заработал руками туда, к этому драгоценному шуму. Тут меня опрокинуло назад, закружило, снова швырнуло вперед, и я почувствовал под ногами нечто, что было потверже, чем вода. Изможденный, дрожавший, едва дыша, вполз я на четвереньках на землю и поцеловал ее, завопив, как юная школьница. Через минуту я свалился, как сноп…

Я очнулся, ощутив на своем языке вкусные капли настоящего Элимен-виски; солнечный свет ослепил меня.

«Ага, — подумал я, — это пламя ада. Видишь, Годфри, ты всегда был безбожником, вот и попал к дьяволу».

Ну, в конечном счете, я находился на той же старой планете и нашел свое «я» на прекрасной белой постели, стоявшей рядом с кроватью какого-то джентльмена. Последний, при виде моей изумленной физиономии, расхохотался, за ним и я. Джентльмен оказался нашим вторым штурманом; он был немец, но так, вообще, хороший парень. Мы находились в доме рыбака, он подобрал на берегу семь человек с нашего судна. Десять утонуло, капитан тоже, к его же счастью, потому что все равно его фигура украшала бы собой высокую яблоню у дома.

Три дня спустя нас вызвали в морское министерство, где мы сказали, что ничего не знаем. Дело, видишь, шло о пенсии вдове старика капитана.

Долго еще я чувствовал во рту соль, словно сидел в бочке, полной сельдей. Я решил перейти лучше на сушу, проработал в Техасе два месяца и теперь, вот, с немцем опять, избиваю подметки, — закончил свой рассказ американец.

— Да, уж будь покоен, кому суждено быть повешенным, никогда не утонет, — ответил немец.

Янки тихо засмеялся, ничуть не обидевшись. Наступило молчание. Пространство перед складом было залито белыми лучами полной луны.

Тут произошло нечто интересное. Ночной сторож, худощавый, с вз'ерошенными волосами старик, подошел к бочке, намереваясь влезть в нее, но быстро ретировался, пятясь, как рак. Затем он задумчиво почесал бороду, опять подкрался к бочке и вдруг увидел четыре неимоверно стоптанных ботинка.

— Без сомненья, два несчастных трампа. Ну, погодите, — пробормотал он, тихонько взял деревянный брусок и плюнул на ладони.

— У тебя тоже что-то было там, в Пасифике[18]? — спросил американец в бочке.

— Да, было, сейчас припомню, — флегматично ответил немец.

Старик над бочкой навострил уши.

— В моем несчастном плаваньи виновато золото, открытое на прекрасной Аляске, где зимой одному зверю от'ели ноги. Я был тогда в Сан-Франциско, хотелось мне очень помочь парню. Северо-Западное береговое пароходство подняло тогда проездные цены в четыре раза. Я, в отместку, понизил их на 100 %, залезши в трюм угольщика «Мак-Кинлей». Однако, черти нашли меня, когда мы стояли еще в бухте, и, так как я добровольно не хотел выходить, то началась дикая охота за понижателем цен. Целые полчаса длилось состязание по всем углам парохода, пока, наконец, меня поймали. На вахте был штурман. Усмехнувшись, как горилла, он спросил меня тихо и очень вежливо:

— Ну, заяц, что с тобой делать?

Этому морскому волку не скажешь про Аляску.

— Что? Очень ясно, взять меня с собой кочегаром, — ответил я.

— Ах, ты, дьявол, мошенник! — С этими словами горилла ударила меня по лицу так, что полное собрание звезд всей вселенной засверкало пред моими глазами.