Тропические леса Суматры изобилуют дикими зверями, и после удачной поимки питона я решил остаться на этом острове подольше. Я мучился от жары и духоты, и моим любимым развлечением было купанье. Но в присутствии туземцев оно не доставляло мне ни малейшего удовольствия, наоборот, я приходил в плохое настроение духа. Между тем, чем дальше, тем чаще во время моего купанья их собиралась целая толпа. Час, когда я раздевался, ожидался с необычайным интересом мужчинами, мальчиками и даже женщинами.

В жизни малайцев Суматры встречается так мало нового и необычайного, с их точки зрения, что люди с белой кожей, конечно, представляют собою очень интересное зрелище. Туземцы устраивали вокруг меня нечто вроде торжественного собрания, которое, повидимому, должно было бы очень льстить мне. Но что-то в выражении лиц этих непрошенных зрителей возбуждало во мне неприятное сознание, что они смотрят на мою бесцветную кожу, как мы смотрим на белое брюшко лягушки. Синие жилки под кожей вызывали всеобщей удивление. «Точно большие синие реки, в которые вливаются маленькие синие ручейки», говорили туземцы.

Борода моя, которую я начал отпускать, также вызывала всеобщий интерес. У малайца на лице так мало волос, что он выдергивает их поодиночке, как только они появляются.

Однажды ко мне подошел Абдул Рахман[12]. Приложив руку к груди, он с глубоким поклоном сообщил мне, что мать его второй жены, жаждавшая знаний и мудрости, желала знать, появился ли туан на свет с волосами на груди и дарованы ли они ему небом в знак того, что ему предназначается быть повелителем диких зверей.

— Она это случайно увидела, — сказал Абдул.

Я ответил несколько раздраженным тоном:

— Скажи матери своей второй жены, что волосы эти дал мне аллах для сохранения тепла в моей крови, чтобы ужас никогда не мог оледенить меня.

Абдул, вероятно, уловил нотку неудовольствия в моем голосе.

— Я ей это передам, туан, — сказал он. — Мать моей второй жены обладает любопытным, назойливым нравом.

Через несколько дней после этого разговора в подвешенную мною на дереве сеть попался великолепный экземпляр пятнистого леопарда, самец лет шести. Мы услышали животное задолго до того, как увидели. Оно попеременно то рычало, то выло. Да и не удивительно, так как оно положительно стояло на голове. Оно даже не имело возможности кусать сеть.

Туземцы пришли в неописуемый восторг. По их ужимкам можно было подумать, что мы покорили все джунгли. Сеть опустили, и отверстие крепко завязали. Весь обратный путь к компонгу малайцы пели. Клетку соорудили с рекордной быстротой, и началось импровизированное празднество.

Все произошло так естественно, и я настолько зависел от настроения своих помощников, что невольно вошел в дух этого празднества и решил организовать различные игры. Принесли банановое дерево и водрузили его, как мишень, для состязания в метании копий. Мне предложили принять участие в этой игре, но я с очень таинственным видом заявил, что существует важная причина, мешающая мне это сделать. Причина и, действительно, существовала: я ни за что не сумел бы попасть в цель.

Односельчане Абдула Рахмана выказывали поразительную ловкость в этом упражнении. Их копья имели почти до двух метров длины. Малайцы бросали их с расстояния в двадцать пять метров и даже больше.

Затем я вспомнил игру, пользующуюся большой популярностью на борту кораблей, известную под названием «Кто кого перетянет». Потребовав веревку, я указал каждому состязавшемуся точное место, где он должен был стать. С каждой стороны стало по десяти человек, и мне удалось довольно удачно уравнять их в смысле силы. К этому времени я уже достаточно хорошо знал всех и тщательно подбирал, как по силе, так и по весу.

Никогда еще не приходилось мне видеть, чтобы люди так усердно тянули и дергали. Пальцы их ног ушли в песок, пот катился с них градом. Женщины кричали и визжали. Я вздохнул с облегчением, когда, наконец, одна сторона сдала. По окончании игры я раздал призы: по десяти центов на человека; доллар на всю выигравшую сторону! Эти гроши я преподнес им с хвалебной речью, точно это были какие-нибудь серебряные чаши.

После этого празднества ловля зверей началась уже основательно. Я взял с собою в джунгли всех наиболее сильных жителей компонга для выкапывания ям. Работа производилась «гангнулями» (мотыгами) и заступами.

Люди, оставленные нами в компонге, были заняты целыми днями изготовлением клеток и сетей. Сети с мелкими ячейками плели женщины. Такие сети походили на рыболовные и изготовлялись уже давно знакомым способом. Я хорошо платил женщинам и отдавал деньги не их мужьям, а в их собственные руки. Зарабатывать деньги было так непривычно для них, что они принялись работать с большим под'емом и увлечением. Даже дети помогали им, перенося с места на место более легкие предметы и выполняя простые работы.

Однажды, в период самой горячей работы, зять Абдула, Магомет Тайе, молодой человек лет двадцати пяти, честный, смелый и один из лучших метателей копий, решил показать мне свое умение убить тигра в одиночку. Подстрекнуло его к этому выраженное мною любопытство по поводу какого-то непонятного сооружения, пришедшего уже в довольно печальный вид, на которое я наткнулся в джунглях.

Это было двойная клетка, сделанная из бамбуковых шестов, вбитых в землю почти на метр. Никогда еще не приходилось мне видеть клетки в клетке. Между внутренним и наружным рядом кольев было расстояние приблизительно в пятнадцать сантиметров. Все сооружение имело не меньше двух с половиной метров в высоту, столько же в длину и больше метра в ширину. Шесты были вбиты на расстоянии не более пяти сантиметров один от другого и, что казалось мне особенно странным, были очень тщательно расположены один как раз против другого. Мне казалось, что они скорее должны были быть вбиты в шахматном порядке.

— Что сидело внутри этой двойной тюрьмы? — спросил я у Абдула Рахмана.

— Человек и собака, туан, — ответил он, — или же, в другие ночи, человек и козел; запах козла и его блеяние очень действительны.

Я начал понимать, в чем дело.

— Человек этот приходил сюда поохотиться? — спросил я.

— Да, туан, он приходил убивать.

Перед моими глазами мелькнула жуткая картина, вызванная этими словами Абдула Рахмана.

Человек приходит в эти джунгли перед самым закатом солнца. Он приводит с собою собаку или козла и приносит «кайянг» (матрац из сотканных пальмовых листьев) для спанья. Выдвинув кверху несколько кольев, свободно вбитых в землю, он входит в клетку и устраивается в ней вместе с приведенным животным на всю ночь, или пока их не потревожат.

Когда какой-нибудь голодный тигр почует их и подойдет ближе, собака залает или козел заблеет и разбудит человека, если он уснул. Человек станет наготове, держа в руке паранг — длинный, прямой, похожий на шашку нож, наточенный, как бритва, с деревянной рукояткой. Колья забиты друг против друга не случайно, а для того, чтобы можно было свободно действовать этим ножом.

Когда тигр, побуждаемый голодом, поднимется на задние лапы (что он непременно сделает) и упрется передними в шесты клетки, нож просунется в промежутках между кольями, проколет мягкий живот и одним взмахом вверх распорет его, — все внутренности вывалятся.

— Такая охота безопасна для охотника, — заметил Абдул, — собака его или козел тоже остаются невредимыми. — Через минуту он добавил: — Если, конечно, ни один дух или дьявол не повредит охотнику.

При помощи этой именно засады Тайе надеялся убить тигра. С несколькими из своих друзей, которые помогали ему нести бамбук и пеньку для обмотки свободных (на месте входа в клетку) шестов, он пустился в путь вскоре после полудня, когда впереди еще было несколько часов дневного света.