В это утро, повидавшись с Джарвисом, они направлялись назад в свой лагерь под тень деревьев. Первис был в отвратительном настроении духа; после ликвидации кинематографа у него осталось всего на всего двадцать долларов. Вайзман, громко заявивший, что двадцать долларов — это все, что у него самого осталось в карманах, все же казался более весело настроенным.

Когда они добрались до своей палатки, Амама уже ждала их.

Она сидела на стволе упавшей пальмы спиной к провисшей парусине, служившей западной стеной кинематографа; при виде компаньонов она поднялась на ноги. Девушка не стала праздно тратить времени и слов. Протянув две десятидолларовые бумажки Вайзману, она потребовала свою жемчужину.

Вайзман, изобразив из себя картину кроткого изумления, спросил ее, что она хочет этим сказать, и, когда она ему об'яснила, в чем дело, сделал вид, что ровно ничего не знает. Он никогда не слышал ни о какой жемчужине, — Жан Франсуа был пьян или сошел с ума; хитрец отказался дотронуться до десятидолларовых бумажек и велел девушке убираться вон.

Первис наблюдал за этой сценой с величайшим интересом. Он не мог понять наречия Тахеу, на котором они разговаривали, но разобрал туземное название жемчужины, так часто повторявшееся на атолле во всех разговорах. Девушка предлагала Вайзману две десятидолларовые бумажки, она казалась сильно взволнованной; больше того: она, повидимому, очень рассердилась. Что все это могло значить?

Вдруг в его лисьем уме зародилось подозрение истины. Говорили о какой-то жемчужине, и девушка предлагала его компаньону деньги. Вероятно, Вайзман выманил у Жана Франсуа жемчужину, когда Жан был пьян, и девушка пыталась получить ее обратно.

Когда девушка ушла, Первис повернулся к своему компаньону.

— За что это она предлагала вам свои бумажки? — спросил он.

— Какие бумажки? — удивился Вайзман, весь вспотевший и вытиравший лоб рукавом.

— Десятидолларовые бумажки.

— Ах, это. Она сумасшедшая, совсем сумасшедшая. Она желает, чтобы мы отсюда поскорее убрались; предлагала мне деньги, чтобы мы поскорее очистили место.

— Вранье, — заявил Первис.

— Что вы этим хотите сказать?

— Я знаю все с самого начала, — я видел, как вы это сделали.

— Что сделал?

— Взяли жемчужину у этого вшивого француза. Я смеялся, смеялся все время, пока вы мне говорили всю эту ерунду о том, что двадцать долларов покроют все, что имеется у вас в карманах. Ну, а теперь перестаньте дурить; половина этой жемчужины принадлежит мне, а также половина ваших банковых билетов, или, клянусь всем дорогим мне, я вас выдам.

— Что вы сделаете? — зашипел другой, и зрачки его расширились до того, что вместо светло-голубых, глаза стали казаться черными.

— Пойду к французу, который надсматривает за местами ловли, и заявлю, что вы похитили эту жемчужину у Жана… как его, чорт побери, зовут? Дочь его подтвердит мои слова.

Вайзман с минуту смотрел на своего компаньона. Первис всегда казался Вайзману существом, мало значащим. Он смотрел на него, как на полное ничтожество, как на яйцо, которое можно было высосать и бросить. Скорпион, внезапно вылупившийся из этого яйца, испугал и удивил его.

Губы его плотно сжались, он взглянул на ноги Первиса, потом поднял взгляд на его лицо.

— Нам надо уладить это дело между собой, — сказал он. — Мы были добрыми компаньонами. Я не стану отрицать, что позаботился немного о собственном кармане и сыграл свою собственную игру; не стану я отрицать и того, что вы имеете право быть в претензии на меня.

— Первым делом, — начал Первис, — первым делом вы должны дать деньги для того, чтобы мы могли выбраться из этого отвратительного корыта. Я не намерен зарабатывать себе проезд до Таити. Сколько у вас денег? Садитесь сюда, чтобы мы могли поговорить.

— Я не стану скрывать, что имею при себе двести пятьдесят долларов, — сказал Вайзман, садясь рядом с Первисом на ствол упавшей пальмы, — но это ведь мой оборотный капитал.

— Чорт возьми, ваш капитал! Его придется пустить в оборот на общее содержание и издержки. А теперь вытаскивайте-ка жемчужину.

— Ее нет при мне, — сказал Вайзман. — Она спрятана там, где растут эти густые деревья, — неужели вы думаете, что я так глуп, что стану носить ее при себе?!

— Ну, так пойдем и выкопаем ее.

— Вот вы опять сказали глупость, — возразил Вайзман. — Хороши бы мы были, если бы стали рыться в земле среди деревьев, на глазах у всех этих баб, заготовляющих копру. Нет, сударь мой; вот после заката солнца, когда они все разойдутся, я ничего не имею против.

— Что ж, может быть, вы и правы, — сказал Первис, — условившись встретиться, мы с вами пока разойдемся.

— Я вас буду ждать.

— И, пожалуйста, без всяких штук, Билли Вайзман!

— Силы небесные, да разве же у меня такой вид, будто я намереваюсь сыграть какие-нибудь штуки? — спросил Билли.

Вайзман ушел под тень деревьев отдохнуть, а Первис, оставив его, направился к деревне, где зашел к А-Фонгу, китайцу, торговавшему всевозможным товаром, и купил нож, употреблявшийся при охоте на акул, имевший острое, как бритва, лезвие в семь дюймов длины.

За час до захода Дамеа, вернувшийся пораньше с ловли, чтобы расставить свой капкан для рыб в вымоинах внешнего побережья, направился к дому Жана Франсуа Калабасс. Приблизившись к просеке и остаткам кино, сооруженного из тряпок и палок, он услышал громко спорившие голоса.

Это были голоса Первиса и Вайзмана. Дамеа не выносил этих господ и, будучи любопытен, как кошка, он замер на месте, чтобы подслушать. Из того, что они говорили, он мог понять очень немного. Приблизившись и выглянув из-за деревьев, он увидел обоих компаньонов, стоявших друг против друга. Затем он увидел, как Первис взял Вайзмана под руку, и оба они пошли в самую чащу рощи.

Юноша положил свою западню для рыбы на землю и последовал за ними: эти двое, очевидно, что-то затеяли, но что именно могло завести их в чащу?

Он следил за ними, пока они не исчезли. Они сели возле ствола огромного хлебного дерева. Юноша подкрался ближе и мог все видеть и слышать.

— Ну, вот мы и на месте, Джимми Первис, — сказал толстяк, когда его спутник сел против него. — Вот мы и на месте, — повторил он, — и я готов уладить это дело с вами. Вы говорите, что — половину жемчужины, и я согласен на это; вот только вопрос о долларах мне не по нутру. Слушайте, я согласен уплатить путевые расходы до Таити, где мы продадим жемчужину; но требовать от меня разделить деньги, представляющие мой оборотный капитал, это уж немного чересчур.

— Что ж, Билли, я вовсе не хочу грабить вас, — сказал Первис, — я не акула, и мы поговорим об этом деле позднее. Вы уплатите путевые издержки и проезд до Таити, что составит не больше сорока долларов с человека. Теперь же, выкапывайте жемчужину!

— Сейчас выкопаю, — ответил Вайзман, — она не лежит ни под каким деревом, а сохранно покоится у меня в кармане, где находилась и тогда, когда я разговаривал с этой девченкой, Амамой.

Это имя заставило Дамеа пододвинуться поближе, между тем Вайзман, засунув руку в карман, вытащил оттуда что-то, завернутое в хлопок. Он распутал хлопок, вытащил из него жемчужину и положил на ладонь левой руки.

Наблюдавший за ним Дамеа увидел, как в руке Первиса сверкнул длинный нож, увидел, как он ударил, промахнулся и упал на бок с чем-то торчавшим у него в груди.

— Вот это тебя успокоит, — начал Вайзман. — Проклятие!.. — вдруг вскрикнул он.

Перекатившись на бок, умирающий Первис попал в него своим ножом; быстро, словно жало скорпиона, проник нож в живот Вайзмана, затем, пока Вайзман лежа кричал, точно морская чайка, Первис с обезумевшими глазами и оскаленными зубами ударил еще раз и вонзил нож в грудь Вайзмана.