Боль! Боль в глазах. Именно это я почувствовал, когда очнулся от нарушения ритма движения нашего ГАЗона. Все тело затекло и, несмотря на работающий обогрев, в кабине было довольно прохладно. Посмотрев на хронометр, я удивился, казалось, что спал уже часов пять, а выходило, что пересел на пассажирское место только два часа назад. Переведя взгляд на водителя, я спросил:

— Серега! Что случилось? Почему остановился?

В это время он что–то говорил по рации. Оторвавшись от нее, посмотрел на меня и ответил:

— Все нормально, Батя! Пора доливать солярку.

После этого выругался и продолжил:

— Хотя по расчету Коли топлива должно было еще хватить километров на сто. Вот встанем в раскоряку посреди Каспийского моря, тогда в такой холод считай, дело — труба!

После этого он опять выругался и начал уже громко говорить по рации:

— Алло! Алло Флюр! Хан, твою мать, отзывайся!

Из приемника донесся искаженный помехами голос Флюра:

— Ну что орешь, Малой? Нарушаешь это белое безмолвие? Страшно стало, поболтать хочется?

Из динамика раздались отрывистые, каркающие звуки смеха, потом Флюр продолжил:

— Серега! Если даже отстал и заблудился — не боись, держи хвост пистолетом. В случае чего разбуди Батю, вот уж он тебе вставит, сразу в мозгах прояснится, и быстро нас догонишь.

Из рации опять донеслись булькающие звуки смеха. Сергей уже более тихим голосом стал бубнить в микрофон:

— Да хватит тебе подкалывать! Соляра заканчивается, надо останавливаться и заправляться. У нас движок уже начал кашлять, минут через пять заглохнет. Я тебе, когда еще говорил, что лампочка загорелась. А ты — не суетись, не суетись! Спешка нужна только при ловле блох. Вот сейчас доловимся — двигатель заглохнет, потом, при таком морозе, будем целый час заводить.

На улице стоял сорокаградусный мороз. Время было ближе к вечеру, солнце уже скрылось и начало темнеть, но все равно без солнцезащитных очков смотреть на открывающуюся снежную равнину было невозможно. Да судя по моим глазам, долго в солнечную погоду управлять вездеходом я не смогу. Возраст уже не тот, за пятьдесят все–таки. Почти семь лет мы находимся в нечеловеческих условиях постоянной борьбы с диким холодом и нехваткой элементарных, жизненно необходимых вещей, включая продукты и топливо. Эти мысли свинцовым обручем давили голову. Пытаясь уйти от них, я посмотрел на моего напарника с намерением пошутить, или сказать какую–нибудь умную фразу. Но слова застряли у меня в горле. Отстраненным взором стороннего наблюдателя я увидел лицо Сергея и сравнил его с тем, каким оно было семь лет назад. Тогда это был симпатичный двадцатипятилетний парень — сила и здоровье буквально выпирали из него. Сейчас же им можно было пугать детей и молоденьких девушек. Лицо изможденное, кожа во многих местах была обморожена и шелушилась, это не скрывала даже трехдневная щетина. Я потрогал свое лицо, прикосновения не чувствовались. Наверное, верхняя часть кожи тоже была обморожена и, думаю, вид был у меня пострашнее, чем у Сереги — все–таки возраст.

Силой воли я подавил в себе эти упаднические мысли и уже бодрым голосом сказал:

— Серж! Ну, ты и страшен, бродяга! В прежние времена тебя без всякого кастинга взяли бы на роль зомби в любом голливудском фильме — ужасов.

Он обиженно закусил губы и надтреснутым, скрипучим голосом ответил:

— Да! А вы себя–то давно в зеркале видели? И вообще, я своей Наташке и такой нравлюсь, а мнения других меня не интересуют.

После этого он отвернулся, и начал с деловым видом что–то разглядывать на приборном щитке ГАЗона. Я его хлопнул по плечу и уже другим тоном произнес:

— Малой, не обижайся! Мы все сейчас такие, но зато живые! А что кожа обморожена, так это ерунда, в теплых краях отрастет новая.

В это время из рации донесся голос Саши:

— Серега! Сейчас все поворачивают к тебе. Буди Батю, минут через десять подъедем. Я предупредил наших дам, чтобы начинали готовить обед. Думаю, раз вдвое суток супчик похлебать надо, а то все внутри слипнется нафиг. Устроим заодно совещание — что будем делать дальше. С таким расходом — топлива может и не хватить до Баку.

Вместо Сергея рацию взял я, и нарочито строгим тоном сказал:

— Прием! Санек, вы, что там засоряете эфир. Поспать, блин, не даете! Скажи Флюру, что с его голосом только в общественном туалете кричать — занято.

Из динамика донеслись отдаленные звуки смеха. Я между тем продолжил:

— А насчет супчика ты прав — организм, он не железный, надо иногда его и побаловать. Тем более, в кунге, наверное, тепло и там — женщины.

Хохотнув, я закончил:

— Да и в полный рост можно будет встать, хоть немного размять кости. Не мешает и Колю пропустить по кругу — вставить ему пистон за такие расчеты. Какого черта он не учел, что при таком морозе расход топлива будет гораздо выше. Ладно, за обедом все обговорим, а сейчас всех ждем. С минуты на минуту наша таратайка заглохнет.

После этого, я передал рацию в руки Сергея, а сам закрыл глаза и откинулся на спинку пассажирского сиденья. В голову опять полезли мысли об истории нашей жизни после катастрофы. Возникла как живая сюрреалистичная картина ее последствий: развалины домов в Пущино после сильнейшего землетрясения, случившегося в результате взрыва Йеллоустоунского супервулкана, который располагался в такой, казалось бы, далекой Америке; трупы жителей соседней деревни, отравившихся вулканическими газами и, как приговор звучавшие слова немногих, все еще работающих радиостанций:

— По мнению специалистов, мощность взрыва вулкана эквивалентна десятку тысяч Хиросим. По наблюдениям, которые ведутся из космоса, в небо, на высоту до ста километров взметнулись столбы раскаленных газов, пепла и каменных обломков. Одновременно пирокластические потоки мчатся вдоль поверхности земли.

Вскоре связь со спутниками была потеряна. Вулканический пепел и газ распространились по всей Земле, стало невозможным воздушное сообщение, выброшенные на орбиту осколки начали выпадать на Землю метеоритным дождем. Сила землетрясений прокатившихся по всей Земле составляла от 8 до 9,7 баллов, по шкале Рихтера. Образовавшиеся цунами, смывали целые страны.

Мы сами длительное время наблюдали падение метеоритов. Один из них даже упал в пределах прямой видимости, а грохот их падения мы слышали постоянно в течение целого месяца. Видели мы массу уничтоженных и поврежденных зданий, все мосты и путепроводы были разрушены. Транспортное сообщение практически прекратилось. На счастье, ядовитый вулканический газ был тяжелее воздуха и быстро распадался на безопасные фракции. Через неделю после взрыва супервулкана можно было совершенно спокойно ходить по улице без противогаза. В какой бы город мы тогда не заезжали, встречаемые нами выжившие люди были растеряны и испуганы. Местные власти, как правило, были полностью дезорганизованы и в большей степени занимались спасением и обеспечением самих себя, своих родных и своих прихлебателей. Ко всему прочему радиосвязь постепенно тоже нарушалась. Через месяц после катастрофы атмосфера стала полностью непроницаема для радиоволн, впрочем, как и для прямого солнечного света. Температура начала резко понижаться и уже в феврале, нередки были дни, когда она опускалась до — 95 градусов по Цельсию. На Землю опустился полумрак. Длительность так называемого светового дня сократилась более чем наполовину. На фоне гибели нашего старого, привычного, такого уютного и теплого мира, практически каждого из нас постигла личная трагедия — гибель родных, друзей, потеря собственных жилищ. И если бы не защитное свойство человеческого мозга довольно быстро убирать из памяти большую часть неприятных воспоминаний, то можно было бы сойти с ума от такого количества увиденных нами трупов, разрушений и несчастий. Так, постепенно и мои мысли перешли на более приятные вещи.