Флюр остановил машину метрах в десяти от милиционера с жезлом — выехав на обочину и поставив наш фургон немного косо. Как раз так, чтобы УАЗик и подходящие милиционеры оказались в зоне поражения. Перед самым поворотом к постовым я кнопкой автоматически опустил стекло. Ствол ружья, чтобы заранее не увидели, я загородил пустым пластиковым пакетом. Как только мы остановились, я сразу же начал стрелять в дальнего от меня милиционера, сделал подряд три выстрела картечью. Первые два выстрела целился в голову, третьим в ноги — предполагая, что они могут быть в бронежилетах, а у меня были все-таки не пули и вряд ли пробили бы бронежилет. Вторая серия из двух выстрелов была по милиционеру, который нас останавливал. Он с выпученными глазами, с болтающимся на шнурке жезлом — нервно пытался изготовить свой автомат к стрельбе.

— Поздно, батенька, поздно, — перевозбуждено прошептал я. В это время Саша, настежь распахнув боковую дверь, хладнокровно, не очень длинными очередями — дырявил милицейский УАЗик.

Да, все-таки страшная штука — действие пулеметных пуль на близком расстоянии. УАЗик, а он был в метрах тридцати, мало того, что насквозь прошивало — его еще и шатало от каждой очереди.

Вся наша стрельба продолжалась от силы минуты три, да и, то только потому, что Саша, пока не расстрелял все патроны из контейнера — не успокоился. Потом наступила тишина — в ответ не прозвучало ни одного выстрела. Пока мы стреляли, Флюр, схватив второе ружье, выскочил из машины — используя ее как защиту, настороженно все оглядывал. Он не сделал ни одного выстрела, но контролировал окружающую обстановку и развитие ситуации — нет ли где подозрительного движения.

Движения не было, только останавливающий нас милиционер катался, по земле — тонко повизгивая. Зарядив ружье, я тоже вышел из машины и хотел пойти проверить, что там, в УАЗике и за ним, но меня остановил Саша:

— Батя постой! Сейчас начинается наша работа, — крикнул он и отобрал у меня заряженную Сайгу. Потом почти кошачьим шагом на полусогнутых ногах добрался до УАЗика. Я даже не увидел, как он успел приготовить гранату. Дойдя до милицейской машины, он посмотрел в нее, заглянул за УАЗик — потом выпрямился и убрал гранату в карман.

— Все нормально, — крикнул Саша, но почему-то сделал три выстрела из моего ружья. После чего спокойно направился к нам. Флюр в это время занимался раненым милиционером.

— Что там такое у Саши? Какого «хрена» палит? — Спросил я его.

— На всякий случай, контрольный выстрел, теперь гарантированно все двухсотые, в спину никто не выстрелит, — с каменным лицом проговорил Флюр.

Я себя чувствовал ужасно — все думал, что ребята меня сильно осуждают. Ведь, можно сказать, безо всякой причины и, в принципе, без проявления агрессии с противоположной стороны, только потому, что мне ситуация показалась опасной — взяли и убили кучу народа. Поэтому я чувствовал какое-то тяжелое к себе отношение. Саша и Флюр, не обращая внимания на меня, занимались единственным раненым. У второго милиционера, в которого я стрелял, голова была наполовину снесена — наверное, он умер уже после первого моего выстрела, а я методично стрелял уже в труп.

Так я настраивал себя. Подойдя к убитому мной человеку и посмотрев на разбросанные куски мозгов — меня затошнило и захотелось проблеваться. Я хотел зайти за УАЗик облегчится, но там увидел не менее страшную картину — буквально расчлененные близкими пулеметными очередями два трупа. Меня затошнило еще больше, и я побежал к ближайшему оврагу.

— О Боже, — только мог прошептать я. Там, вповалку лежало больше двадцати трупов. Одной из верхних была женщина, — которую милиционер утром вытаскивал силком из микроавтобуса. Тут мне совсем стало плохо — казалось, что я схожу с ума, и мне уже везде мерещатся трупы. Я только и смог, валясь в снег, крикнуть:

— Ребята!

Первым ко мне подбежал Флюр, посмотрев в овраг, он просто остолбенел, вторым подошел Саша, он, наверное, как более опытный — успел вытащить из аптечки нашатырный спирт и упаковку нитроглицерина. Аптечка у меня лежала в большом инструментальном ящике, который стоял между задними пассажирскими креслами и мог служить дополнительным местом, когда там ехало больше трех человек. Подойдя к нам, он даже не стал меня реанимировать, а тоже уставился на открывшуюся страшную картину в овраге. Так молча, они стояли несколько минут. Я уже немного оклемался — понял, что все-таки не сошел с ума и мне все это не кажется.

В душе разрасталось ощущение жуткой неправильности всего происходящего, Не может такое происходить с людьми в ХХ1 веке, но факт, как говорится, был на лицо. Тогда же я почувствовал и по взглядам и по поведению — изменение отношения ко мне ребят, они полностью и без разговора признали во мне командира, который вправе принимать любые решения, потому что он мудрее и предусмотрительнее их.

Они, наверное, представили, где все мы могли лежать, если бы я безаппеляционно, не спрашивая их совета, не обсуждая, просто приказал стрелять — стрелять на тогдашний их взгляд подло и неожиданно. Даже их военная подготовка, по-видимому, этого не предусматривала — для любой силовой операции, нужно было какое-то обоснование и иногда, они сами его придумывали, чтобы не превратится в хладнокровных, профессиональных убийц.

Я же сейчас был благодарен профессиональной подготовке Саши и Флюра, они не обсуждая и не пререкаясь — точно выполнили полученные указания. Да, я хоть и не военный — но в тот момент сработала или память предков, все-таки я казацкого рода. А может быть работа на бирже — где просто необходима решительность и умение за очень небольшое время принять единственно верный вариант, не обращая ни на что внимание, провести его в жизнь. Кто этого не может — тому делать на бирже нечего. Я имею, конечно, в виду ежедневную спекуляцию, а не инвестирование средств на длительный период. Ежедневная спекуляция производит мощный естественный отбор — очень быстро разоряя неподходящих людей, является просто живым примером теории Дарвина. А я все-таки занимался этим без малого четыре года и, в принципе, преуспел. Так, что эта работа свободным трейдером — несомненно, добавила в мой характер решительности и способности к быстрым действиям, несмотря на сомнения, научила не верить кем-то придуманным условностям и чужим авторитетам. Как правило, на бирже проигрывали те, кто следовал привычным и почти что официальным правилам поведения цен на акции, которые должны подчиняться расчетам технического и фундаментального анализа. Они иногда и подчинялись — сегодня законам линейного теханализа, завтра волнам Элиота, послезавтра только фундаментальным факторам, а потом, вдруг, делали кульбит и шли не туда. И только трейдеры-интрадейщики, каким-то шестым чувством, предугадывали движение рынка. Например, я, буквально чувствовал, какие должны быть уровни по некоторым акциям. Ну ладно, что я про свою бывшую работу. Теперь, я думаю, в ближайшие несколько сотен лет, она точно никому не будет нужна.

Итак, посмотрев на гору трупов в овраге и сопоставив с количеством стоящих машин, мы сделали вывод, что здесь грабили проезжающие с грузом автомобили, а водителей и пассажиров просто убивали — сталкивая трупы в овраг и, судя по количеству тел, этим занимались не один день.

Отношение к раненому милиционеру у ребят после увиденного ужаса в овраге, сразу изменилось — появилась какая-то злоба и жестокость. Подойдя к нему, Флюр, несмотря на то, что только что, несколько минут назад, он бережно перевязывал раненого и вкалывал ему пирамидол из аптечки — схватил его за воротник куртки и потащил к оврагу, где лежали трупы. Раненый громко закричал, подошедший Саша грубо пнул его в бок, чтобы тот заткнулся, милиционер затих и только всхлипывал, иногда тихонько подвывая. Я стрелял ему по ногам, и было видно, что на одной ноге, на бедре был вырван картечью целый кусок мяса. Правда, Флюр перебинтовал ногу, но я после того как вышел из машины, сразу посмотрел на результаты своей стрельбы.

Подтащив раненого к оврагу и посадив его лицом к горе трупов, чтобы он мог видеть этот кошмар — ребята начали производить дознание. Перед этим Саша посоветовал: