— Как получилось, что Верм попал в Старикашку и не попал в его босса?

— Александер двигался слишком быстро, вот и все. Понял, в чем дело, и нырнул за машину. Поэтому Джей удовлетворился толстяком, раз уж ему не удалось пришить обоих. — Силк прикрыл на секунду глаза, потом продолжил: — Но получилось даже лучше, если принять во внимание огромное брюхо Старикашки. У Александера совсем нет живота.

— Александер, стало быть, знает, что Джей Верм пытался прикончить и его. Поэтому Домано скрывается вместе со своими ребятами?

Я едва расслышал его ответ, потому что размышлял над тем, что он мне только что сказал. Кажется, я начинал наконец понимать, о чем шла речь.

— Нет, они просто ждут сегодняшнего большого события, — ответил Силк. — Зачем рисковать без необходимости. Они просто ждут до... уже сейчас, пожалуй. — Он замолк, потом тихо выругался. — Вызови мне врача. Ты хочешь, чтобы я подох?

Он продолжал упрашивать, но меня охватывала все большая тревога. Я схватил его за пиджак и притянул к себе.

— Быстро скажи, что ты имел в виду, говоря о большом животе Старикашки?

Его глаза опять закатились вверх:

— Ники нашпиговал его динамитом. Он взорвется, как вулкан.

— Динамит? В Старикашке? Как...

— Это было нетрудно. Ники послал Ирландца и двух ребят с ним в заведение, где обряжали Старикашку в «Вечный покой». Они проделали это сегодня на рассвете. Они располосовали его, заложили бомбу, зашили снова, подсоединили часовой механизм. Так что все готово. Не очень опрятно получилось, но одеждой все прикрыто.

Бенни Кахн упомянул, что видел Пита Питерса по кличке Ирландец Пит в машине вместе с Домано сегодня утром. Специалист по взрывным работам, которого этот седовласый гад назвал Ирландцем.

— Динамит? — переспросил я. — И часы? То есть бомба с часовым механизмом?

— Ага. Он стал настоящей бомбой. Они очистили его брюхо и начинили динамитом вместо кишок. В нем достаточно взрывчатки, чтобы разнести все это похоронное заведение и полквартала вместе с ним.

— О Боже, столько народа...

— В этом и заключается идея. Ники решил устроить это прошлой ночью, когда был убит Джей. Когда Старикашка взорвется, то утащит с собой в могилу и всю банду Александера.

Я бессознательно ослабил свою хватку, и он упал на землю.

— Но там ведь будут не только Александер и его подручные, — сказал я скорее про себя. — Придут священник, женщины, дети...

— Как говорит Ники, нельзя приготовить омлет, не разбив яйца...

— Когда?

— Чего?

— На какое время поставлен часовой механизм

— А, Старикашка рванет... — он заворчал, сильно зажмурился и повернул голову в сторону... — вот-вот.

— Скажи когда, ублюдок!

— Он заведен... на два тридцать. Когда все они соберутся в часовне.

Я взглянул на часы. Пальцы у меня дрожали. Было восемнадцать минут третьего — оставалось двенадцать минут до двух тридцати, и шестнадцать миль отделяли меня от «Вечного покоя». Ощущение близкое к панике замедлило мои мысли. Телефон? Но у Хоумера Эбена его не было, а мой радиотелефон не работал. И я не успею туда доехать вовремя. Но ведь надо же как-то предупредить!..

Внезапно сердце мое дернулось, как если бы в груди разорвалась маленькая бомбочка. Я думал о тех невинных людях, которые окажутся в «Вечном покое» или поблизости. Кроме того, там будут и полицейские. Может, не внутри, не рядом с телом, но поблизости.

И капитан Сэмсон. Сэм!

— Эй! Ты же не оставишь меня...

Как же! Я его тут же оставил.

Я сидел уже в «кадиллаке», запустил двигатель и газанул по Кипарисовой дороге.

Мне было трудно дышать. Горло перехватило. Шестнадцать миль! И только двенадцать минут! Нет, уже меньше. Даже если я туда успею...

Об этом не хотелось и думать.

Я с силой сжал руль руками и вдавил в пол педаль газа.

Мне пришлось сбросить газ только однажды, чтобы повернуть в сторону Олеандровой дороги. Я делал около восьмидесяти миль в час, когда проскочил мимо поместья Александера. Позже я уже не смотрел ни на спидометр, ни на часы. Какое имело значение, на какой скорости я мчался и сколько времени оставалось. Я просто обязан был доехать туда.

Но я молился, чтобы на дорогу передо мной не выскочила ни одна машина из боковых улиц, прежде чем я доберусь до «Вечного покоя». Остановиться вовремя я просто не смог бы. Я слышал, как свистел встречный ветер, и ощущал растущую вибрацию машины. А сердце стучало в груди, как отбойный молоток.

Мили от дома Александера до момента, когда я увидел вдали «Вечный покой», промелькнули, слившись в неясное пятно калейдоскопических образов и замершей мысли. Наконец справа от меня зазеленел простор кладбища. Менее чем в полумили впереди вырисовывалось низкое серое здание, в котором у гроба собрались скорбящие, и в котором вот-вот должна была начаться или уже началась заупокойная служба. Здание все еще стояло на месте. Прочно, в одном куске.

Я крутанул руль вправо, вкладывая всю свою силу в мышцы рук. Правое переднее крыло «кадиллака» врезалось в длинный седан, припаркованный на обочине, сдвинув его вбок и вперед. «Кадиллак» содрогнулся, покачнулся и остановился. Он еще двигался, когда я выскочил из дверцы, бросив при этом моментальный взгляд на часы.

Два тридцать.

Я припустил к входу в похоронное бюро. Я уже слышал музыку органа, глубокие, округлые, полные печали звуки, донесшиеся из серого здания и омывшие меня. Весь покрытый потом, я чувствовал, как ветер охлаждает мое лицо и шею. В нескольких ярдах слева двое мужчин повернулись в мою сторону. Одним из них был Сэмсон.

Большие двойные двери впереди меня были закрыты, но когда я приблизился к ним, одна створка открылась — вероятно, кто-то заинтересовался грохотом, раздавшимся на улице. Органная музыка зазвучала громче. К дверям вели четыре цементные ступеньки, которые я преодолел одним прыжком. Мои ботинки заскользили на цементной площадке. Мужчина в дверях отпрыгнул с дороги, и в следующую долю секунды я уже влетел внутрь здания.

Слева от меня темно-красные шторы закрывали дверную арку. Глубокие, дрожащие звуки органа, раздававшиеся из-за штор, вдруг стали тише, когда заговорил мужчина. Я прыгнул к шторам, распахнул их обеими руками и резко остановился на пороге зала.

Передо мной тянулись ряды скамеек, заполненных мужчинами и женщинами в трауре. Передний ряд скамеек отделялся свободным пространством от богато украшенного гроба. На небольшом возвышении стоял священник с открытым ртом и поднятой рукой. Его голова повернулась ко мне, рот раскрылся еще шире, а рука стала опускаться.

Но я уже направился по проходу в его сторону. Я не только разглядел тяжелый гроб и множество цветов вокруг, но и тело Старикашки в нем, его огромный вспухший живот.

Видимо уже заранее, подсознательно я знал, что буду делать. По крайней мере, что попытаюсь сделать. Покрытый темно-красным ковром проход вел меня к гробу. Последние слова преподобного еще висели в наполненном благоуханием воздухе: «... собрались здесь не для...»

И больше ни звука. Пока. Ни криков, ни даже вздохов. Секунд пять, должно быть, ушло у меня на то, чтобы добежать до гроба.

Поскользнувшись на ковре, я уперся животом в его металлическую стенку, затем сунул руки в гроб, ухватил тело Старикашки и рванул на себя.

Он выскочил довольно легко и оказался в сидячем положении, со свесившейся вперед головой.

Раздался крик.

Это была волна, море, океан крика.

Мне это едва не стоило грыжи.

Но я сделал рывок и закинул труп на плечо.

Затем я повернулся лицом приблизительно к семи десяткам человек, собравшимся в зале. Включая человек тридцать, самых отъявленных преступников штата Калифорния.

Изумление их перерастало из легкого замешательства в полное обалдение.

Из нескольких глоток вырвался внезапный, резкий, воющий рев, этакая непроизвольная смесь вздохов, визгов и криков, нараставших в едином аккорде удивленного восклицания. И — тишина.