Это оказалось настоящим угощением для Ники Домано — мой затылок. И он его получил. Короткая дубинка появилась в его руке так неожиданно, что она несомненно была на пружине. Я услышал ее шелест, когда он только извлекал ее из костюма или когда она уже приближалась к моему затылку, не знаю — больше я уже ничего не слышал. Зато я прекрасно ощутил удар обтянутого кожей металла по черепу и почти слышимый рев боли в голове и шейных позвонках.

Я знал, что коленки подгибались, но я не чувствовал их движения. Однако я ощутил, как они ударились об пол. Джэй не остановился в своем движении ко мне и размахнулся ногой, целясь в бок. Я ухитрился подставить руку на пути его ноги, но это не помешало носку его ботинка врезаться в мои ребра.

Потом пришла очередь Башки. Я все еще держался прямо, хоть и стоял на коленях, но когда его огромный кулак опустился на мое правое ухо, я упал.

Не знаю, терял ли я сознание или нет, но в следующее, казалось, мгновение я увидел лицо Ники Домано как бы плавающее надо мной в воздухе. Он спокойно улыбался, его голос был мягким и приторным:

— Я сказал вам, Скотт, что мы не хотим неприятностей. Но вы, видимо, не поняли, что я имел в виду. Теперь понимаете?

Я, кажется, лежал на боку, потому что вдруг почувствовал острую боль — вероятно, дал знать о себе мысок ботинка Джэя. Плохо соображая, я все же пытался придумать, как дотянуться руками до Домано, но не мог найти своих рук.

— Я не хочу неприятностей, особенно неприятностей с «мусорами», Скотт. Терпеть не могу убивать мужиков по одному — слишком много возни, а я стараюсь избегать возни, понял? Поэтому ты до сих пор жив. Держись подальше от меня, не надоедай мне или в следующий раз откинешь копыта. Понятно?

Я нашел одну руку, выпрямил ее, напряг пальцы и ткнул ими в его глаза. Правда, промахнулся, но большой палец оцарапал его щеку, оставив на ней узкую бороздку. Я успел увидеть, как она стала окрашиваться в красный цвет.

И на этот раз я увидел его дубинку.

Потом лицо Домано, дубинка, комната — все испарилось. Боль потускнела и исчезла. Темнота вздыбилась вокруг, как шторм, подхватила меня и превратилась в черноту.

Мир — это замечательно...

Мир кончился. Вот-вот должна быть объявлена война.

В себя я пришел в своей машине, распростертым на переднем сиденье. Первые двадцать минут я едва двигался, ибо боль терзала меня в нескольких местах, но я добился главного — ухитрился сесть.

Все кости казались целыми. Если не считать костей черепа, в чем я не был уверен. Но по крайней мере меня не убили. Больше того, мой специальный кольт 38-го калибра все еще гнездился в пружинной кобуре под левой подмышкой, и я сидел в своем небесно-голубом «кадиллаке» с откидным верхом. Так что ребятки оказались не совсем плохими — всего на девяносто девять процентов.

Часы показывали около одиннадцати ночи — без сознания я пробыл почти три часа. Я посидел в «кадиллаке» еще несколько минут, потом выбрался наружу и обошел его пару раз. Я мог двигаться. Кольт был заряжен. Я положил его в карман и вернулся в «Джаз-вертеп».

Столик у танцплощадки оказался пуст, чего я собственно и ожидал. Не было ни Домано, ни Верма, ни «Башки», ни худого седого типа. Я вернулся к «кадиллаку», завел двигатель и проехал фута три. Выбравшись из машины, я осмотрел колеса. Все четыре шины были такими же плоскими, как моя голова, более плоскими, чем моя голова — я ощупал голову и обнаружил шишки на ней. Они не просто спустили воздух из шин, а орудовали острым ножом.

Сев за руль и закурив, я матерился некоторое время.

Потом принялся размышлять. Как я вляпался в эту передрягу? Почему я в нее вляпался? Ах да, Зазу. Милая, маленькая Зазу.

С выражением, вероятно очень похожим на виденное мною на физиономии Башки, я сидел и вспоминал то вожделение, с которым я ожидал сегодняшнего вечера. Пока, Зазу...

Было шесть тридцать, темнота уже сгустилась вокруг квартирного отеля «Спартан», и все, включая меня, было готово, хотя оставался еще час до того момента, когда я должен был заехать за Сиваной, моей исполнительницей танца живота. Ну, на самом деле она не была моей. Пока. Прошлой ночью я познакомился с ней в одном заведении после ее последнего выступления.

Во время особенно очаровательного движения ее рубин выскочил из пупка и подкатился к моим ногам, поэтому, естественно, я поднял и сохранил его. Я даже согрел его для нее. К тому времени, когда она подошла крадучись ко мне, чтобы забрать свой бесценный камень, я успел узнать у бармена, что пила Сивана, и на столе ее уже ожидали две «Растворенные жемчужины». Там же стояли два стаканчика кукурузного с водой для меня.

Когда мы их выпили, Сивана сообщила по секрету, что обладает «абсолютным мускульным контролем» и что ее рубин никогда не выскакивает сам. Она выстреливает им. И даже может попасть в цель.

— Абсолютный мускульный контроль, вот как? — поразился я. — Приходите завтра ночью в мою маленькую старенькую квартиру и захватите с собой свой рубин, а я достану свой шарик, и мы посоревнуемся. — Каким бы невероятным это ни казалось, она посчитала, что это может быть интересно. — Может — подтвердил я. — Это будет самая замечательная игра в шарики, какую когда-либо видел Лос-Анджелес.

Я взглянул на нее и кивнул на стакан с напитком.

— А что намешано в «Растворенной жемчужине»? Молоко? О, Боже! Вы пьете молоко?

— Только на работе, — ответила она.

Завтра ночью она бы выпила мартини. Могу я приготовить мартини? Ха! Я приготовлю такой мартини, что ее рубин выскочит сам и вместо него у нее в пупке окажется перченая олива или даже помидор с укропом.

Да, но в ее распоряжении будет только пара часов — она должна поспеть на шоу в десять. Ух! Пара часов? Ну... О’кей, начнем хоть с пары часов.

Так размышлял я в своей скромной квартирке в «Спартане». Я навел в ней чистоту, накупил всякой вкуснятины в ближайшем еврейском магазинчике деликатесов, подобрал пластинки, подходящие для танца живота, и намешал большой кувшин мартини. Кувшин отдыхал в морозилке, охлаждаясь до предела. В нем было на один стаканчик меньше, чем надо, поскольку я опробовал свой продукт и остался им удовлетворен — он уже начал согревать мне желудок, словно раскаленный рубин.

Клинг-клонг. Это зазвонили колокольчики на моей входной двери. Еще не было и семи. Сивана пришла раньше. На целых полчаса, не дождавшись, когда я заеду за ней. Я бросился к двери и распахнул ее.

— Добрый вечер, мистер Скотт.

Я ее не знал, и она меня не интересовала. Я ждал Сивану.

В коридоре же стояла маленькая блондинка, глядя снизу вверх на меня кроткими карими глазами. Вероятно, маленькая — не совсем верное слово: пять футов четыре или пять дюймов. Белый плащ, застегнутый на все пуговицы, вполне мог скрывать прелестную фигуру, судя по тому, как он выпячивался на ее груди. Но она была молода — не старше двадцати-двадцати одного, прикинул я, возможно, девятнадцать. Этакая серая мышка. Однако ее лицо имело приятные, правильные черты — может, все дело было в отсутствии косметики?

Я с надеждой спросил:

— Вы не ошиблись квартирой?

— Нет. Мне очень нужно поговорить с вами, мистер Скотт.

— О чем же?

— Можно мне войти? Впустите, пожалуйста!

Я заколебался. Однако на желтых страницах в телефонной книге фигурируют мои телефоны — рабочий и домашний. У меня оставалось еще полчаса. Я мог уделить этой мышке минут десять-пятнадцать.

— О’кей, — я отступил в сторону и, когда она вошла, затворил дверь.

Она села на диван, а я плюхнулся на один из пуфов.

— Что вас привело ко мне, мисс?

— Вы детектив. И хороший. Я много слышала о вас, мистер Скотт. Считаю вас лучшим детективом в Лос-Анджелесе. И честно думаю, что вы можете сделать то, чего не сделает никто в мире!

— Спасибо, — сказал я. — Но что именно вы хотите, чтобы я сделал?

— Я хочу, чтобы вы помогли моему папочке.

— Так. Что за проблема у вашего папочки, и чем я смогу помочь ему?