В конце ночи - мы просидели за столом от шести часов вечера до четырех утра - несколько раз подходила царица к двери, вызывая царя и спрашивая:

- Не пора ли домой, батюшка?

- Ничего, Катенька! Завтра день гулящий, - отвечал царь.

Приподымая занавеску и заглядывая в мужское отделение, я видела каждый раз что-нибудь новое.

Кто-то, шагая прямо через стол, попал сапогом в блюдо с рыбным студнем. Этот самый студень царь только что совал насильно в рот государственному канцлеру Головкину, который терпеть не мог рыбы; денщики держали его за руки и за ноги; он бился, задыхался и весь побагровел. Бросив Головкина, царь принялся за ганноверского резидента Вебера; ласкал его, целовал, одною рукою обнимал ему голову, другою - держал стакан у рта, умоляя выпить. Потом, сняв с него парик, целовал то в затылок, то в маковку; подымал ему губы и целовал в десны. Говорят, причиной всех этих нежностей было желание царя выпытать у резидента какую-то дипломатическую тайну. Мусин-Пушкин, которого щекотали под шеей - он очень боится щекотки, а царь приучает его к ней - визжал, как поросенок под ножом. Великий адмирал Апраксин плакал навзрыд. Тайный советник Толстой ползал на четвереньках; он, впрочем, как оказалось впоследствии, не был слишком пьян и притворялся, чтобы больше не пить. Вице-адмиралу Крюйсу раскроили голову бутылкою. Князь Меншиков упал замертво со страшно посиневшим лицом: его растирали и приводили в чувство, чтобы он не умер: на таких попойках часто умирают. Царского духовника, архимандрита Федоса, рвало. «Ох смерть моя! Матерь Пресвятая Богородица!» - жалобно стонал он. Князь-папа храпел, навалившись всем телом на стол, лицом в луже вина.

Свист, рев, звон разбитой посуды, матерная брань, оплеухи, на которые уже никто не обращал внимания, стояли в воздухе. Смрад, как в самом грязном кабаке. Кажется, если бы прямо со свежего воздуха привели кого-нибудь сюда, его сразу стошнило бы. У меня в глазах темнело; иногда я почти теряла сознание. Человеческие лица казались какими-то звериными мордами, и страшнее всех было лицо царя - широкое, округлое, с немного косым разрезом больших, выпуклых, точно выпученных глаз, с торчащими кверху острыми усиками - лицо огромной хищной кошки или тигра. Оно было спокойно и насмешливо. Взор ясен и проницателен. Он один был трезв и с любопытством заглядывал в самые гнусные тайны, обнаженные внутренности человеческих душ, которые выворачивались перед ним наизнанку в этом застенке, где орудием пытки было вино. Князя-папу разбудили и подняли со стола. Под столом князь-кесарь тоже успел выспаться. Их заставили вдвоем друг против друга плясать, поддерживая под руки, так как оба едва стояли на ногах. Папа в шутовской тиаре, венчанный голым Вакхом, имел в руке крест из Чубуков. Кесарь - в шутовской короне, со скипетром в руке. Царевич лежал на полу, совершенно пьяный, как мертвый, между этими двумя шутами, двумя призраками древнего величия - русским царем и русским патриархом. Что было потом, не помню, да и вспоминать не хочу - слишком гадко.

На соседних кораблях пробили зорю. И у нас послышался звук барабана: сам царь - он отличный барабанщик - бил отбой. Это значило: «С Ивашкой Хмельницким (русским Вакхом) была великая баталия, и он всех победил. Гренадеры выносили на руках пьяных вельмож, как тела убитых с поля сражения».

Что-либо прибавить к тому, как повел себя Петр І с любимой женщиной, нет надобности. Так и с убийством собственного сына. Правда, историки высказывают разные мысли: одни говорят, что Алексея после пытки бояре подушками додушили, другие твердят, что сын умер от невыносимых мучений во время допросов по указанию и в присутствии отца. Но практически ни один уважающий себя историк не возражает: Петр І - сыноубийца.

Перед смертью сын проклял отца и весь род Романовых (на самом деле настоящее имя родоначальника царской династии не Романов, а Кошкин; его «переназвали», так как не звучит - у российской политэлиты все краденное, от названия «Русь» до имени династии, которая сидела на престоле). Истекая кровью, сын Алексей бросил в лицо отцу: «Кровь сына, кровь русских царей ты, первый, на плаху прольешь - и падет сия кровь от главы на главу до последних царей, и погибнет весь род наш в крови. За тебя накажет Бог Россию!»

Проклятие сына осуществилось - наказание Божье упало на семью Романовых, упало на всю Россию в далеком 1917-ом. За время после октябрьского переворота, как подсчитала газета «Аргументы и факты» еще в период перестройки, в стране уничтожено около 113 миллионов человек.

Другие говорят, что гнев небес обрушился на Россию из-за того, что Петр І надругался над церковью. Именно он отменил патриаршество, сделал церковь наложницей государства, священникам велел под угрозой Тайного приказа нарушать тайну исповеди, колокола переплавлял на пушки. Вместо «Веруешь ли?» при Петре спрашивали «Пьешь ли?» Во всем мире человек, крестясь, прибавляет: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа...» А вот как модифицировал крестное знамение царь-реформатор...

«Кардиналы возвели папу на амвон и облачили его в ризы - шутовское подобие саккоса, омофора, епитрахили, набедренника с вышитыми изображениями игральных костей, карт, бутылок, табачных трубок, голой Венус и голого Еремки - Эроса. На шею надели ему, вместо панагии, глиняные фляги с колокольчиками. Вручили книгу-погребец со стаканами различных водок и крест из чубуков. Помазали крепким вином голову и около очей «образом круга»:

- Так да будет кружится ум твой, и такие круги разными видами да предстанут глазам твоим от сего дня во все дни живота твоего!

Помазали также обе руки и четыре пальца, которыми чарка приемлется:

- Так да будут дрожать руки твои во все дни жизни твоей!

В заключение архижрец возложил ему на главу жестяную митру:

- Венец мглы Бахусовой да будет на главе твоей! Венчаю аз пьяный сего нетрезвого - Во имя всех пьяниц, Во имя всех стеклянниц, Во имя всех дураков, Во имя всех шутов, Во имя всех вин, Во имя всех пив, Во имя всех бочек, Во имя всех ведер, Во имя всех табаков, Во имя всех кабаков - Яко жилища отца нашего Бахуса. Аминь!

Возгласили:

- Аксиос! Достоин!

Потом усадили папу на трон из бочек. Над самои головой его висел маленький серебряный Вакх верхом на бочке. Наклонив ее, папа мог цедить водку в стакан или даже прямо у рот.

Не только члены собора, но и все прочие гости подходили к его святейшеству по очереди, кланялись ему в ноги, принимали, вместо благословения, удар по голове свиным пузырем, обмоченным в водке, и причащались из огромной деревянной ложки перцовкою.

Жрецы пели хором:

- О, честнейший отче Бахус, от сожженной Семелы рожденный, в Юпитеровом недре взрощенный, изжатель виноградного веселия! Просим тя со всем сим пьянейшим собором: умножи и настави стопы князя - папы вселенского, во еже тещи вслед тебя. И ты, всеславнейшая Венус... Следовали непристойные слова.

Наконец, сели за стол».

Во времена «кровавого Торквемады», то есть Иосифа Виссарионовича, по понятным причинам с портрета Петра І заботливо сдували историческую пылищу, кровавые пятна второпях покрывали позолотой и залакировывали. Однако идут годы, искусственная позолота облущивается и осыпается. Каким же предстает палач Украины перед нашим современником? А таким, каким его показал нам Дмитрий Мережковский, который не захотел жить в одной стране с продолжателями дела «птенцов гнезда Петрова» и после 1917- го подался в эмиграцию.

«Безмолвный народ целыми  днями толпился на Красной площади, не смея подходить близко к месту казней, глядя издали. Протеснившись сквозь толпу, Тихон увидел возле Лобного места, в лужах крови, длинные, толстые бревна, служившие плахами. Осужденные, теснясь друг к другу, иногда по тридцати человек сразу, клали на них головы в ряд. В то время как царь пировал в хоромах, выходивших окнами на площадь, ближние бояре, шуты и любимцы рубили головы. Недовольный их работою - руки неумелых палачей дрожали - царь велел привести к столу, за которым пировал, двадцать осужденных и здесь же казнил их собственноручно под заздравные клики, под звуки музыки: выпивал стакан и отрубал голову; стакан за стаканом, удар за ударом; вино и кровь лились вместе, вино смешивалось с кровью».