Пена постепенно оседала, мелодичный напев плавно перетек в оду «белоснежным волосам» и «изумрудным глазам» некоего неприступного воина, я чувствовал, как пальцы Хенна подбираются все ближе к шее, и понял, что этот вечер романтической поэзии пора завершать. Может быть, и следовало осадить нахального мальчишку резким замечанием, однако приятная телесная расслабленность настраивала на благодушный лад.

- Мальчик мой, - обратился я мягко к почтительно внимающему мне племяннику. Тот придвинулся ближе с милой улыбкой на устах, - позволь на правах старшинства дать тебе отеческий совет. Те приемы, что уместны при соблазнении сентиментальных юных натур, нелепейшим образом не подходят, когда имеешь дело с гем-полковниками, превосходящими тебя возрастом на добрые три десятка лет, - лицо Хенна вытянулось, и я, вздохнув, погладил его по щеке, - твое общество доставляет мне радость, дорогой, но не требуй большего. Я поднялся из воды, заворачиваясь в банный халат, – после походной жизни кожа моя не выносит ионных полотенец. Племянник встал следом, не сводя с меня полного непонимания и почти детской растерянности взора.

- Ванная была чудесной, - заверил я его, уже собираясь выходить, и лицо Хенна мгновенно расцвело шкодливой улыбкой.

- Тогда я постараюсь почаще ее для вас готовить, дядюшка, - заявил он самодовольно. Ну не наглый ли юнец?

***

Вскоре даже Хенну стало не до забав – приблизился конец полугодия, традиционная пора экзаменов в Саду Доблести. Теперь Талле, к ее разочарованию, приходилось коротать вечера в одиночестве – я не давал племяннику спуску, заставляя усердно учиться. Негоже потворствовать протекционизму, я не желал, чтобы Хенн получал поблажки за то, что является моим родичем, поэтому спрашивал с него бОльшего прилежания, чем с остальных курсантов. Он страдал и сетовал на домашнюю тиранию, но подчинялся. Сам я попутно «расправлялся», по меткому выражению одного из коллег, со своим курсом (ибо справедливо считаю, что пятимерная математика, преподаваемая мною, является наиважнейшим предметом для будущих навигаторов, и требую по нему блестящих знаний) и готовился к приему Светоча наук Небесной Империи и куратора столичного Сада Доблести, в коем имею удовольствие преподавать. Советник Небесного Господина, Син Шена, был также моим старым другом, поэтому и в особняке за неделю до его визита стояла суматоха, которая, боюсь, сослужила мне дурную службу, поспособствовав неприятному происшествию, жертвой коего я невольно оказался.

После легкого ужина и неизменно приятной застольной беседы, во время которой я представил непривычно молчаливого племянника и поинтересовался благополучием клана Шена, младшему отпрыску коего, Фирну, я несколько лет назад имел честь наречь имя, мы с Сином удалились в кабинет для обсуждения текущих дел. Такое качество, как самообладание, с юности известно каждому гем-лорду, а приближенный к Небесному Господину политик лорд Шена – настоящий искусник в этом умении. Поэтому, когда маска дружелюбной любезности слетела с его лица, уступив место разочарованию, я почувствовал неожиданную тревогу и невольную жалость к тому, кто вызвал недовольство моего друга. Как выяснилось через некоторое время, этим несчастливцем был я сам.

- Ренн, как тебе вероятно известно, комиссия, в которой состою и я, сегодня принимала экзамены у старшего курса, - начал Син с мрачной серьезностью, которую я за ним давно не замечал, - у твоего курса. И знания, которые показала подавляющая часть курсантов, ни в коей мере не сообразуются с исключительно высокими баллами, проставленными тобой в базе контрольных ведомостей. Как вы это объясните, гем-полковник, господин профессор Ренн Рау?

На несколько долгих секунд я опешил – не только от того, что был отчитан как желторотый юнец, но и от абсурдности обвинения.

- При всем уважении, лорд-советник, - ответил я с бОльшей холодностью, чем намеревался (боюсь, самообладание у меня не столь железное, как у Сина), - я редко ставлю «исключительно высокие баллы», как вы изволили выразиться, и тем более не ставил на этом потоке, подавляющая часть которого, что, безусловно, вы успели заметить, чрезвычайно нерадива.

Лорд Шена посмотрел мне в глаза ястребиным взором и, наконец, позволил себе расслабиться.

- Хвала Небесам, - заметил он, - я было подумал, что ты на старости лет изменил своей строгости по отношению к этим лоботрясам или, что еще фантастичнее, ухитрился увлечься каким-нибудь смазливым созданием и пойти на поводу его прихотей.

Только Син позволяет себе в разговоре со мной подобный фамильярный тон и не рискует быть при этом неправильно понятым. Однако я все равно чувствовал себя так, будто получил пощечину – нет сильнее оскорбления, чем поставленная под сомнение профессиональная этика.

- Что с ведомостями, милорд? – требовательно спросил я, - не в ваших привычках шутить с подобной жестокостью.

- Посмотри сам, - посоветовал он с усталостью, махнув рукой в сторону комма, - похоже, с тобой действительно сыграли злую шутку.

И я мог лишь согласиться с этим - все ведомости, кои я кропотливо заполнял в течение полугодия, оказались непоправимо и безнадежно измененными – с таким обилием блестящих студентов я не сталкивался за весь опыт преподавания. Син, стоявший рядом, сочувственно вздохнул.

- Боюсь, тебе предстоит бездна работы по исправлению содеянного, дорогой, - сказал он с деликатностью, явно демонстрирующей его неловкость и доброе отношение, - поэтому позволь откланяться. Само собой разумеется, сей досадный инцидент не станет достоянием гласности.

Счастливейший человек тот, чьи друзья так ему преданны. Я оказался в неоплатном долгу перед Сином, ибо нет позорнее обвинения для преподавателя, чем двурушничество и халатность. Однако на тот момент гораздо больше меня заботило, как именно неизвестным удалось проникнуть в комм, защищенный от атак извне всеми мыслимыми и немыслимыми криптозащитами, разработанными специально по моему заказу лучшими специалистами по информационной безопасности столицы.

Проводив дорогого гостя, я с головой погрузился в проверку и настройку комма, в попытке обнаружить следы неизвестного злоумышленника. И каково же было мое удивление, каково же смятение и негодование я почувствовал, обнаружив вредоносный код и разобравшись, как мог он попасть в комм, и как действовал! От внешних проникновений мои данные были защищены, но я и не думал, что удар будет нанесен изнутри, и троянским конем окажется кто-то из домашних, из тех, с кем я делил кров! А кто был достаточно ловок, чтобы проникнуть в мой кабинет, в мой комм, изменить ведомости? Кому мог понадобиться столь специфический предмет приложения деструктивной деятельности? К сожалению, личность преступника стала мне ясна в одночасье, и, Небесный Господин мне свидетель, никогда не испытывал я столь сильного стыда и негодования! Я заботился о мальчишке как о собственном сыне, а он отплатил мне поистине черной неблагодарностью!

Я приказал тотчас позвать племянника, однако слуги доложили, что он покинул дом едва ли не сразу после того, как мы с Сином уединились в кабинете. То ли воспользовался оказией отлынить от учебы, то ли понесся к своим сообщникам из первых рук узнавать о прошедшем столь позорном для меня экзамене, решил я. Мое доброе отношение к Хенну сменилось презрением, тем более горьким, что я осознавал всю глубину былой привязанности к негодному юнцу. Воистину, разочарование родителей, узнавших, что нутро их отпрыска прогнило насквозь, не поддается измерению. Боюсь, если бы в тот момент племянник попался мне под горячую руку, младшая ветвь семьи Рау оказалась бы навек опозоренной.

Однако, к своему счастью, Хенн успел избежать немедленной кары, и я решил, что в гораздо большей степени полезным будет обратиться к специалисту и очистить комм от шпионской программы, чем предаваться бесплодным эмоциям, так что, не теряя более ни секунды, приказал подавать машину.

***

- Милорд Рау! – интонации эскулапа от электроники Диллы Бейтса выдавали его непритворную озадаченность, - до чего ж сегодняшний день полон чудес! - он энергично потряс мою руку – по рассеянности, свойственной людям, бОльшую часть своей жизни проводящим в общении с техникой, Дилла редко вспоминал о правилах приличия, поэтому экстравагантное поведение его меня нисколько не удивило.