Поиск
ЗА ПЕСНЯМИ СВОИМИ Я ЛЕТЕЛ
У декабристов занял путь полгода,
У Чехова три месяца почти.
У нас…
Была бы летная погода —
И меньше суток до Читы лети!
Не на коне былинном — в ту сторонку
Помчался я на стреловидном «Ту».
Казалось, я был послан в высоту
За песнями — своими же — вдогонку.
За песнями летел я напрямик,
Где облака, как мысли, пробегали.
Я над тайгой зеленой их настиг,
Я их догнал на голубом Байкале.
В ЛЕСУ ПОДО РЖЕВОМ
Лес подо Ржевом. Снег подо Ржевом.
Сорок второй с его болью и гневом.
Жизни и смерти яростный спор.
Сорок сапог износил я с тех пор.
Лес подо Ржевом в завьюженной бурке.
Тусклого неба пустынная ширь.
Греется мир у железной печурки,
В землю зарылся бессолнечный мир.
Черного-черного снега незрячесть:
Смерть перерыла сугробы…
Во мгле,
За вековыми стволами не прячась,
Не припадая к промерзлой земле,
В шлемах беленых, в овчине шершавой,
С передовой, из огня, издали —
Поступью твердой, весомой, державной,
Сомкнутым строем солдаты прошли.
И еще пели вдобавок…
Глубоко
Снег приминая, до самой земли,
Как боевые апостолы Блока,
Сомкнутым строем солдаты прошли.
И еще пели…
За облачной свалкой
Пламя погасло. Надвинулась ночь.
Даже и смерть показалась мне жалкой:
Видит и слышит, а взять их — невмочь!
Лес подо Ржевом. Снег подо Ржевом.
Сорок второй с его славой и гневом.
Жизни и смерти яростный спор.
Сорок сапог износил я с тех пор…
* * *
Вся синь весны вошла в глаза мои,
Но что в них вспыхнет вечером прозрачным?
Ты ждешь, я знаю, спутника Земли
Под номером каким-нибудь двузначным.
К расчисленному чуду я привык,
И мне теперь мерещится другое:
А вдруг красавец конь проскачет вмиг
И прозвенит бубенчик под дугою?!
* * *
Сумерки, Волга…
И чудится мне:
Кто-то раскачивается на волне.
Нет, это пни тополей, осокорей,
Спиленных нами когда-то на дне
Будущего рукотворного моря.
Будто форсирует вплавь эскадрон
Темную реку порою тревожной…
И стороною опасной район
Наш теплоход обошел осторожно.
Это ведь я их рубил и губил,
И погребла их зеленая толща.
Сумерки, Волга.
А к нам из глубин
Богатыри поднимаются молча…
ПЕРВЫЙ ХОЛМ
Первый холм…
Он весной осенен
Над повитыми мглою низами.
Знаешь, где возвышается он?
В нашей старой и славной Казани.
Первый холм…
Он превыше всего.
Когда мир был во власти туманов,
Неоглядным Заволжьем с него
Молодой любовался Ульянов.
Первый холм…
Не высок и не крут.
Будут круче уступы и склоны.
Но досель еще юношу ждут
Одряхлевшие липы и клены.
Первый холм…
Он весной осенен
Над повитыми мглою низами.
Знаешь, где возвышается он?
В нашей старой и славной Казани.
ТАТУЛ ГУРЯН{4}
(1912–1942)
С армянского
КЛЯТВА
Над морем навстречу заре
колышется голубизна —
Венец голубых морей…
Незримые узы, страна,
навек породнили и нас,
И песни мои о тебе
написаны кровью моей.
И если когда-нибудь я
дышать перестану тобой,
Сойду на кривую тропу
иль сделаюсь в тягость тебе, —
То ты меня в землю втопчи
своею железной стопой,
И пусть раздается всегда
твой твердый и праведный бег.
* * *
Хохочет ли ветер, вздымая песок,
Луна ли струит померанцевый сок, —
Здесь смерть и бессмертье — приветствую их!
И славлю, покамест мой голос не стих,
Того, кто и смертью бессмертья достиг.
‹1942›
МИРВАРИД ДИЛЬБАЗИ{5}
(Род. в 1912 г.)
С азербайджанского
О ЧЕМ ГОВОРЯТ КАМНИ
Старых скал узнала лики,
Чуть приехала домой.
Если камни безъязыки,
Как же говорят со мной?
Бередят,
Тревожат душу
И забыться не дают,
Говорит один:
— Послушай… —
Говорит другой:
— Послушай,
Хоть бы несколько минут…
— «Колыбельную» послушай, —
Помнишь, мама пела тут?
Мне,
Как родственнице старой,
Возвратившейся в семью,
Детства давнего чинара
Подарила тень свою.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: