Торчи пожал плечами.

— Возможно, но его паспорта идеальны, синьор Дэвид.

— К сожалению, у меня нет таких денег.

— Может быть, красивая синьора одолжит вам их? — хитро спросил Торчи.

— Оставь ее в покое.

— Простите, не это было только предположение.

— Итак, мой план сорвался, — проворчал я, снова наполняя бокалы. — Мне придется торчать в этой стране до скончания века.

— Неужели вас так тянет в Америку?

— Там я снова смогу заняться архитектурой, Торчи. Но оставим это. Тебе когда-нибудь попадался парень по фамилии Беллини? Здоровый, грубый.

Торчи изумленно посмотрел на меня:

— Марио Беллини? Да, я знаю его. Почему он вас интересует?

— Что тебе известно о нем?

— Ничего хорошего. Он бандит и насильник.

— Он сейчас в Милане?

— В данный момент нет. Ему пришлось месяца на четыре отправиться в Рим.

— Расскажи мне о нем, Торчи. Это очень важно.

— Беллини задержал на улице двух проституток и ограбил их… Кроме всего прочего… — Торчи замолчал. — Он действовал просто и жестоко. Знаете, удар в темноте по голове, а потом… Он уже трижды сидел в тюрьме. Если бы он оставался в Милане, то полиции пришлось бы удвоить свои патрули.

— Почему вы решили, что он отправился в Рим?

— Кто-то рассказывал мне об этом. Может быть, он засел еще где-нибудь. Но я не знаю этого. На данный момент важно одно, чтобы его не было в Милане.

— Опиши мне его, Торчи.

— Он высокого роста, сильный. В глаза бросаются его густые черные брови. У него синеватый от щетины подбородок, как будто он давно не брился, маленькие злые глаза и небольшая круглая лысина. Он постоянно находится в драчливом состоянии и курит длинные крепкие сигары.

— Что вам еще известно о нем?

Торчи потер нос.

— Помните карманника Андре Галлио?

Я кивнул.

— Беллини убил его брата Луиджи. Именно поэтому ему пришлось бежать из Милана. Полиция до этого не докопалась, но я знаю и Андре тоже.

— Почему же Галлио не обратился в полицию?

— В этом не было необходимости. Галлио принадлежит к мафии, а это означает, что стоит ему добраться до Беллини — и тот будет трупом.

Я закурил сигарету. Неужели Лаура ничего не знала об этих историях? Мои подозрения усилились.

— А теперь мне нужно идти, синьор Дэвид. Симона, наверное, уже ждет меня. Не составите ли нам компанию?

Я покачал головой.

— У меня нет времени, Торчи. Передайте Симоне от меня привет. А вопрос с паспортом я пока оставляю открытым.

Придя вечером на веранду к Бруно, я очень удивился, застав там высокого худощавого мужчину. Я догадался, что это доктор Пирелли. Он окинул меня долгим, испытующим взглядом.

— Это Дэвид Чизхольм, доктор, — сказала Лаура. — Вы не возражаете, если он сейчас перенесет Бруно в кровать?

Вкатывая кресло Бруно в спальню, я чувствовал на себе взгляд Пирелли. Сестра Флеминг уже откинула простыню на кровати. Подкатывая кресло к кровати, я вдруг вспомнил сон Лауры. Мне стало плохо… до тошноты.

— Он теперь переносит Бруно очень умело, — сказала Лаура доктору Пирелли. — Он гораздо лучше того человека, который был у нас до этого.

Показалось мне или она действительно побледнела? Ее глаза блеснули, когда она бросила на меня мимолетный взгляд. Я откинул плед. Бруно наблюдал за мной. В его глазах были замешательство и немой вопрос, как будто мое состояние передалось и больному. Я поднял его… Сестра Флеминг взялась за спинку кресла и так резко оттолкнула его, что оно ударилось о ночной столик и опять откатилось ко мне. Острый край кресла ударил меня под колено — и я потерял равновесие. Лаура вскрикнула.

— Осторожно! — крикнул доктор Пирелли.

Я пошатнулся, стукнулся коленями о край кровати, но мне удалось удержать Бруно на весу. Я положил его на кровать. Все происшествие длилось не более трех секунд. Казалось, несчастье было почти неминуемым, но, слава богу, все кончилось благополучно. Бруно не пострадал.

— Мне очень жаль, синьора, — сказал я охрипшим от волнения голосом.

— Это была моя ошибка, — сказала сестра Флеминг. — Со мной это случилось впервые.

Глаза Бруно улыбнулись мне.

— Вам следовало бы быть осторожней, сестра Флеминг, — сказал доктор Пирелли сердито. — Если бы не ловкость этого человека…

— Я же сказала вам, что он ловок, — вмешалась Лаура. Она была белее снега, только губы, как всегда, алые.

Я вышел на веранду и вытер пот со лба. Руки у меня дрожали. Доктор Пирелли последовал за мной.

— Чуть было не произошло несчастье. Вы очень ловко избежали его, — сказал он.

Я ничего не ответил, потому что боялся, что голос выдаст меня.

— Проводите меня до машины, — сказал доктор Пирелли и направился вдоль по тропинке, ведущей к воротам. Все еще дрожа от пережитого страха, я последовал за ним.

— Вы — американец? — спросил Пирелли, подойдя к машине.

Я понимал всю опасность подобного вопроса. Если доктор захочет взглянуть на мой паспорт, то мне придется признаться, что у меня его нет, и тогда доктору ничего не стоит сообщить об этом полиции.

— Не совсем, доктор. Мой отец был американцем, офицером, а мать — шальной итальянкой, и по ее желанию я ношу фамилию отца.

Казалось, ответ удовлетворил моего собеседника, и он спросил:

— Вас наняла сестра Флеминг?

— Нет, синьора Фанчини.

Его лицо застыло.

— Сестра Флеминг рассказывала мне, что вы читали вслух синьору Фанчини.

— Да, она упрекнула меня за это, но у меня создалось впечатление, что у синьора осталось удовлетворение от этого занятия, которое внесло некоторое разнообразие.

— Больше она не будет вам мешать, — едко сказал доктор. — Я разрешаю вам говорить днем с синьором Бруно, когда вы не заняты работой. Он показался мне сегодня гораздо веселее.

— Я с удовольствием сделаю, что смогу.

— Как вам только пришла в голову мысль почитать Вазари?

— Я пишу книгу об итальянских церквах. Благодаря моей теперешней должности, мне уже не нужно заботиться о хлебе насущном, и я смогу спокойно закончить свою работу. Я рассказал о ней синьору Фанчини, и он, кажется, заинтересовался.

— Разумеется, заинтересовался. Ведь он — искусствовед и наблюдал за реставрацией бесценных фресок.

— Можно надеяться, что синьор Бруно выздоровеет?

Доктор Пирелли покачал головой.

— Он останется парализованным на всю жизнь, но сможет опять научиться говорить. Его немота носит психический характер и вызвана шоком при катастрофе. Если он опять обретет интерес к жизни, то он очень захочет говорить и заговорит. Возможно, таким побудительным средством послужил бы новый шок.

— Значит, врачебное вмешательство тут не поможет?

— Нет, но если синьор Бруно захочет, то поможет сам себе.

— Ему это известно?

— Еще нет. Никому не известно, поэтому я просил бы вас до поры до времени молчать об этом. Еще слишком рано. Сначала нужно, чтобы Бруно избавился от депрессии, нужно укрепить его общее состояние, а потом можно будет попробовать и то, о чем мы говорили. Мне кажется, что вы ему можете помочь во многом. Поэтому я и рассказал вам это. С тех пор, как вы появились здесь, Бруно стал, по-моему, гораздо веселее. Конечно, тут сыграла свою роль и телеграмма о приезде дочери.

Так беседуя, мы подошли к машине синьора Пирелли.

Он положил докторскую сумку в машину и спросил меня:

— Вы здесь живете?

— Нет, я снимаю комнату в деревне.

Казалось, он испытал облегчение, узнав об этом.

— Я приеду в следующий вторник и надеюсь констатировать у больного еще большее улучшение.

Я посмотрел вслед отъезжающей машине доктора и пошел собирать вещи к переезду с виллы.

Когда я упаковывал вещи, щелкнул замок и вошла Лаура. Она была бледна, и под глазами у нее залегли темные тени.

— Я увидела свет и решила зайти к тебе, Дэвид.

— Твой сон чуть не стал явью, — сказал я. — Впредь я буду верить в сны.

— Он был не совсем явью.

— Да.

Лаура безучастно подошла к окну.