А я нет.

Как известно, предметы и явления, не растущие и не развивающиеся, относятся к неживой природе.

Очнувшись, я заметила живой интерес в широко распахнутых голубых глазах Нелл.

Рейн тоже ждал моего ответа, хотя и не сводил глаз с дороги, положив сильные руки на руль.

— Не знаю, — медленно и с непривычной честностью ответила я. — Я мало что умею делать хорошо. В разное время я много чем занималась, но как-то ничем особо не увлекалась. Но... я могу научиться. Наверное, здесь я учусь чему-то. Надеюсь.

Рейн бросил на меня косой взгляд своих золотистых львиных глаз, но ничего не сказал.

— Конечно, — ответила Нелл. — Здесь хорошее место для того, чтобы чему-то научиться. Но для этого нужна воля и упорство. И время. Ты ведь еще даже не начала обучение, не так ли?

Пришлось повторить слова Солиса:

— «Уроки можно извлечь из всего». — Потом подумала и смиренно добавила: — Я учусь ценить каждое мгновение, чувствовать каждую минуту, ощущать себя полностью здесь и сейчас.

Нелл отправилась в нокаут, а Рейн хмыкнул и рассмеялся, но тут же заглушил свой смешок кашлем. Ну и пусть, я все равно знаю, что это был смех.

— Тебе непременно нужен правильный настрой, — сказала пришедшая в себя Нелл, давая понять, что у меня такого нет и не предвидится.

— Хм-м, — изрекла я, отворачиваясь к окну.

Я провалилась на иной уровень существования, в измерение Ривер. Здесь мне пришлось заново приобретать кучу разных навыков и привычек — убирать свою комнату, потому что у меня больше не было горничной, мыть за собой посуду, оставлять обувь перед дверью, чтобы не занести внутрь грязь или что-нибудь похуже.

Моя новая одежда выдержала стирку гораздо лучше, чем джемпер от Готье и кашемировый свитерок, который я легкомысленно бросила в стирку и сушку. После сушки он сел так, что налезал только на Джаспера, который теперь носился по двору и саду в пронзительно-розовом кашемире от Шанель. Надеюсь, он не сильно его провоняет.

Здесь не было кабельного телевидения, и даже местные программы брались нечетко. Единственный компьютер стоял в офисе у Ривер, и для того чтобы им воспользоваться, нужно было расписаться на бумажке. Но мне этот компьютер был даром не нужен. Каждый день мы получали местную газету, и как-то со скуки я пролистала последние горячие новости о сбежавшей корове, сгоревшем от удара молнии амбаре и учителе средней школы, собравшемся баллотироваться в местный совет. «Лондон Таймс» была полна войн, правительственных кризисов, скандалов, арестов знаменитостей, звездных свадеб и сообщений о скачках. Все это было, как в тумане — премьер-министры приходили и уходили, люди протестовали, а потом снова успокаивались. Но в том мире, который я оставила, малейшая точка на экране радара воспринималась как ошеломляющая новость.

Постепенно меня начали учить вещам, которые меня никогда раньше не интересовали: имена звезд, путь движения солнца, названия деревьев, растений, птиц и животных. Как собирать травы и как развешивать их на просушку. Как концентрировать внимание на пламени свечи.

Йога. Я всегда ненавидела медитацию. Но каждый раз, когда во мне назревал внутренний протест — а это случалось раз по восемьдесят за день — меня останавливала мысль о том, что мне все равно некуда деваться. Поэтому я глотала свое отчаяние и продолжала делать то, что нужно. Придется терпеть, по крайней мере до тех пор, пока не придумаю вескую причину сбежать отсюда. Пока не перестану бояться уйти.

Однажды утром мне поручили собирать яйца в курятнике. Ривер держала штук тридцать кур. Они свободно носились по двору, клевали насекомых и постоянно действовали на нервы. По ночам они усаживались на насесты в курятнике, крепко запертом от нападения куниц, лисиц, коршунов, бродячих собак и прочих тварей. Наши собственные собаки относились к курам с огромным презрением, однако никогда на них не нападали.

Каждое утро какой-нибудь несчастный горемыка (сегодня им была я) должен был ползать на карачках по низкому курятнику, где было всегда тепло, сыро и вдобавок воняло перьями, сеном и куриным пометом. Даже я не могла распрямиться там в полный рост, а после долгого лазанья за яйцами, которые частенько приходилось вытаскивать прямо из-под всполошенных несушек, у меня начинала дико болеть спина.

— Кыш, дура! — шикнула я на бурую курицу. Все наши птицы были крупными и толстыми,

с блестящими перьями и сверкающими глазами. Они выглядели здоровыми и счастливыми, как все остальные животные на ферме. Но эта курица была злодейкой. Она твердо вознамерилась сидеть на своих яйцах и не отдавать их без боя. Она нападала на каждого, кто к ней приближался, а я этим утром забыла надеть кожаные перчатки. Впрочем, я их каждый день забывала, поэтому мои забывшие о маникюре руки уже давно стали похожи на руки Джеса.

— Слушай, если бы все зависело от меня, ты могла бы до второго пришествия сидеть на своих вонючих яйцах, — объяснила я курице. — Но решение принималось в большом доме, а у них свои взгляды на этот счет. Они тут без ума от твоих идиотских яиц. Поэтому будь лапочкой, катись к черту.

Я пробно пошевелила пальцами, но курица тут же принялась возмущенно клокотать, а в глазах у нее зажегся огонь грядущей битвы.

— Черт бы тебя побрал, — я посмотрела в свою корзинку. Почти полная. Может, никто не заметит, если я принесу на пару яиц меньше? А завтра следующему сборщику, глядишь, повезет больше, и он сумеет ограбить куриную заначку?

Курица смерила меня взглядом, в котором ясно читалось... да-да, именно то, что вы подумали. Откровенное торжество.

Может, попробовать еще разок, только медленно и осторожно...

— Привет!

От неожиданности я подлетела на несколько дюймов от земли, врезавшись головой в низкую стропилину. Мой прыжок напугал проклятую курицу, и она со всей силы врезала мне своим твердым клювом по руке, да так что я завизжала и, изрыгая проклятия, запрыгала на одной ноге, потирая быстро наливающуюся шишку на макушке.

— Черт возьми! — проревела я.

— Ой, простите... вы в порядке? — В курятник просунулась чья-то пепельная голова и замерла, увидев меня, скачущую в полумраке.

— Проклятые куры!

— Простите, — повторил тот же голос. — Ривер сказала мне зайти сюда. Понимаете, я беру у вас яйца. Только обычно я забираю их из дома.

Понятно, я опять опоздала.

Бросив на бурую курицу самый испепеляющий взгляд, на который я оказалась способна, я выбралась из курятника. Черт бы побрал эти яйца!

Снаружи меня ждала Мериуизер — долговязая, неуклюжая, с коробкой для яиц из переработанного картона в руке. При виде меня она заморгала, пытаясь вспомнить, где мы могли видеться.

— Ой, — сказала она. — Вы к нам заходили, да?

— Угу. Покупала карты в вашем магазинчике. Сколько тебе яиц?

— Дюжину. — Она выудила двенадцать еще теплых яиц из моей корзины и аккуратно переложила их в свою картонную коробку. Внезапно мне показалось, что я перенеслась на двести лет назад, когда такой обмен был обычным ежедневным делом. Эта мысль мне ужасно не понравилась.

Мериуизер выпрямилась, закрыла свою коробочку и протянула мне два доллара. Я с тяжелым вздохом затолкала их в карман джинсов. Не самая крупная сделка в моей жизни. Однажды я поставила на кон свою треть Транссибирской магистрали, чтобы остаться за столом, где шла большая игра в покер. Теперь я стою в грязных джинсах и продаю грязные яйца за два доллара.

— Спасибо, — поблагодарила Мериуизер. Как и в прошлый раз, она выглядела блеклой, вялой и безжизненной. Понятное дело, с таким папашей особо не расцветешь! Она повернулась, чтобы уйти, но я спросила:

— Как дела в аптеке?

Она изумленно обернулась.

— Ничего, потихонечку. Сейчас в городе у всех дела не очень, после того, как закрылась текстильная фабрика в Хитертоне.

— Вот как?

— Они делали одеяла и наволочки, — пояснила Мериуизер, откидывая волосы с глаз. — А у нас была единственная аптека в округе, поэтому мы процветали.