Лорд-Канцлер великим усилием воли взял себя в руки и указал на раскрытое окно.

— Если Ваше Высокопревосходительство на минуту прислушается к выкрикам этой озлобленной черни... — («Озлобленной черни!» — повторил Под-Правитель громче, поскольку Лорд-Канцлер, приведённый в состояние униженного трепета, едва не потерял голоса,) — вы поймёте, чего они требуют.

Как раз в эту минуту в комнату хлынул грубый и невнятный крик, единственными различимыми словами в котором были: «Меньше... Хлеба... Больше... Пошлин!» Величественный старик рассмеялся от всего сердца.

— Что же это, собственно... — начал было он, однако Канцлер его недослушал.

— Они сбились, — пробормотал он и бросился к окну, от которого вскоре с видом облегчения вновь вернулся к нам. — Вот оно, слушайте сейчас! — воскликнул он, поджав в волнении руки.

Теперь уже слова слышались отчётливо, и выкрики доносились с регулярностью тиканья часов.

— Больше... Хлеба... Меньше... Пошлин!

— Больше хлеба! — удивлённо повторил Правитель. — Но ведь новая Государственная Пекарня пущена только на прошлой неделе, и я приказал продавать хлеб по себестоимости всё то время, пока в нём ощущается недостаток! Чего же им ещё нужно?

— Пекарня закрыта, вшство! — отвечал Канцлер громче и увереннее, чем прежде. Смелости ему придало сознание того, что уж здесь-то у него имеются оправдания; и он сунул Правителю в руки несколько отпечатанных листков, лежавших наготове на столике для закусок рядом с раскрытыми конторскими книгами.

— Вижу, вижу! — пробормотал Правитель, небрежно пробежав их глазами. — Мой братец отменил приказ, а виноватым выхожу я! Ловкая тактика! Ну, хорошо! — добавил он, возвысив голос. — Подписано моим именем, так что принимаю всё это на себя. Но что значит «меньше пошлин»? Как их может быть меньше? Последние из них я упразднил месяц назад!

— Но они были введены вновь, вшство, собственными указами вшства! — И ещё одна кипа листков была предоставлена Правителю в качестве подтверждения.

Просматривая их, Правитель раз-другой взглянул на Под-Правителя, который теперь сидел перед одной из раскрытых конторских книг, полностью поглощённый сложением каких-то цифр. И Правитель повторил только:

— Хорошо же. Беру и это на себя.

— И они утверждают, — сконфуженно продолжал Канцлер, более походивший на пойманного вора, чем на Государственного Служащего, — что перемены в Правительстве — упразднение Под-Правителя... То есть, — быстро добавил он, встретив изумлённый взгляд Правителя, — упразднение поста Под-Правителя и предоставление Его Под-Превосходительству полномочий Вице-Премьера на тот срок, пока Правитель отсутствует, не даст всем этим сменам недовольства распространяться. То есть, — добавил он, взглянув в листок бумаги, который держал в руке, — всем этим семенам недовольства.

Тут прозвучал низкий, но очень резкий голос.

— Вот уже пятнадцать лет мой муж занимается Под-Правлением. Хватит ему подправлять! — Глупо подобранным словцом миледи словно бы выдавала подлинный смысл деятельности своего муженька. Она всегда была масштабным созданием, но стоило ей нахмуриться и скрестить руки на груди — вот как сейчас, — как её облик принимал поистине гигантские очертания, и очевидцы, вероятно, начинали подозревать, что именно так выглядит разгневанный стог сена.

— Уж он проявит себя как Лице-Пример! — продолжала миледи. — Такого как он Лицемера в Запределье давно не видывали!

— Успокойтесь же, — отвечал Правитель. — Я знаю, он намерен...

Миледи топнула, что было недостойно, и фыркнула, что было некрасиво.

— Дразниться сейчас не время! Мерин не мерин, а потянет! — прорычала она.

— А вот я посоветуюсь с моим братом, — сказал Правитель. — Братец!

— ...Плюс семь будет сто девяносто четыре, что составляет шестнадцать фунтов два пенса, — откликнулся Под-Правитель. — Два опустим и запишем шестнадцать.

Канцлер в умилении заломил руки и закатил глаза.

— Весь в делах! — проблеял он.

— Братец, не могу ли я побеседовать с тобой в моём кабинете? — сказал Правитель, возвысив голос.

Под-Правитель с готовностью поднялся, и братья покинули комнату.

Миледи повернулась к Профессору, который снял крышку кофейника и теперь измерял температуру внутри него своим личным градусником.

— Профессор! — начала она так неожиданно и громко, что даже Уггуг, приснувший в кресле, перестал храпеть и приоткрыл один глаз. Профессор же тотчас спрятал свой градусник в карман, всплеснул ручками и со смиренной улыбкой склонил голову на бок.

— Перед завтраком, я полагаю, вы занимались с моим сыном? — надменно произнесла миледи. — Надеюсь, он приятно поразил вас?

— О, истинно так, миледи! — поспешил откликнуться Профессор и машинально потёр ухо — вероятно, под воздействием неких болезненных воспоминаний. — Его Сиятельство поразил меня весьма чувствительно, уверяю вас.

— Он очаровательный мальчик! — воскликнула миледи. — Он даже храпит гораздо музыкальнее, чем другие мальчишки!

Будь это так, подумал, наверное, Профессор, храп остальных мальчишек был бы поистине невыносим; но Профессор был человек осторожный и не сказал ничего.

— И он такой умница! — продолжала миледи. — Никто другой не будет слушать вашу Лекцию с большим удовольствием — кстати, вы уже назначили ей срок? Вы ведь так и не прочли нам ни одной, хотя обещали ещё много лет назад, перед тем как вы...

— Да, да, миледи, я знаю! Возможно, в этот вторник — или в следующий...

— Вот было бы хорошо! — любезно заявила миледи. — Вы, конечно, позволите прочесть Лекцию и Другому Профессору тоже?

— Не думаю, миледи, — нехотя ответил Профессор. — Другой Профессор, знаете ли, всегда стоит спиной к аудитории. Так подобает стоять тому, кто отвечает урок, а не тому, кто его ведёт.

— Вы совершенно правы, — сказала миледи. — Я и сама поняла теперь, что для второй Лекции у нас едва ли найдётся время. А ещё лучше повести дело так: начать с Банкета, потом устроить Бал-маскарад...

— Да-да, так будет лучше! — живо вскричал Профессор.

— Я появлюсь в образе Кузнечика, — невозмутимо продолжала миледи. — А вы?

Профессор жалко улыбнулся.

— А я появлюсь... появлюсь пораньше, миледи.

— Но вам не следует приходить до того, как отопрут двери, — сказала миледи.

— А я и не смогу, — сказал Профессор. — Прошу прощения — отлучусь на минутку. Так как сегодня день рождения Сильвии, мне бы хотелось... — и он поспешил прочь.

Бруно принялся рыться в своих карманах, и чем дольше рылся, тем грустнее становилось его лицо. Наконец он сунул указательный палец в рот и с минуту размышлял, после чего тихо пошёл к дверям.

Только он вышел, как вернулся запыхавшийся Профессор.

— Поздравляю с днём рожденья и желаю долгих счастливых лет, моё дорогое дитя! — заговорил он, обращаясь к улыбающейся девочке, поспешившей ему навстречу. — Позволь мне сделать тебе подарок. Это подержанная подушечка для булавок, дорогая моя. Она стоит всего-то четыре с половиной пенса.

— Спасибо, очень мило! — и Сильвия наградила старика сердечным поцелуем.

— А булавки они отдали мне даром! — ликуя добавил Профессор. — Целых пятнадцать, и всего одна гнутая!

— Из гнутой я сделаю крючок! — сказала Сильвия. — Чтобы зацеплять Бруно, когда он убегает с уроков!

— Угадаешь, каков мой подарок? — спросил тут Уггуг, беря со стола маслёнку и подходя к девочке с плутовским выражением лица.

— Нет, я не могу угадать, — сказала Сильвия, даже не взглянув на него. Она продолжала разглядывать свою подушечку для булавок.

— Вот он! — вскричал сорванец, и с торжеством вылил ей на голову всё масло из маслёнки, а затем, ухмыляясь собственному остроумию, огляделся в ожидании одобрения.

Сильвия густо покраснела. Крепко сжав губы, она принялась стряхивать масло со своего платьица, а затем отошла к окну, чтобы, глядя вдаль, постараться обрести спокойствие.

Триумф Уггуга был очень недолог: вернулся Под-Правитель, и как раз вовремя, чтобы стать свидетелем проделки дорогого сыночка; и в следующий момент прицельная оплеуха сменила улыбку торжества на рёв боли.