3 декабря 1909. 1) Чтобы быть художником слова, надо, чтоб было свойственно высоко подниматься душою и низко падать. Тогда все промежуточные ступени известны, и он может жить в воображении, жить жизнью людей, стоящих на разных ступенях.

4) Я не хочу быть христианином, как не советовал и не хотел бы, чтобы были браменисты, буддисты, конфуцианцы, таосисты, магометане и другие. Мы все должны найти, каждый в своей вере, то, что обще всем, и, отказавшись от исключительного своего, держаться того, что обще.

8 декабря 1909. В первый раз, чуя близость смерти (спасибо за это), почувствовал возможность и великую радость жизни, свободной от своего «я», а всю посвященную на служение. Можно так жить, и как бы хорошо для других, а главное, для себя. Очень, очень хорошо на душе.

Не могу достаточно ясно выразить и достаточно радоваться тому новому, испытанному мною чувству — уже не рассуждение, а чувство, что я работник, только работник Того, кем я живу. Что меня нет, как «я», как Лев Николаевич, есть только работник, и все интересы мои только Его дело. И это дело может быть то, чтоб пахать и сеять землю, чтоб кормить людей, и чтобы растить детей, и чтоб уяснить сознание. Можно бы возразить, сказать: а как же свое совершенствование?

Свое совершенствование не исключается этим пониманием себя — совершенствуюсь не для себя, а только для того, чтобы быть хорошим для Него работником.

5 января 1910. Рано проснулся. Ходил по саду. Все тяжелее и тяжелее становится видеть рабов, работающих на нашу семью. Старался помнить молитву при общении с людьми. Приехали милые Николаев и Абрикосов, и я очень рад им. Поговорил с Николаевым. Абрикосов полон духовной жизни. Получил много писем. Писал ответы Шмиту и Магометанину из Самары. Больше ничего не делал. Все грустно.

Иду обедать. Вечером читал Сон всему обществу. Много возражений. Но я думаю, что хорошо. Винт, и все грустно и стыдно.

6 января 1910. Много писем, мало интересных. Приехал кинематограф. Немного поправил Сон и Бедноту и решил послать Черткову, как есть. Вообще надо перестать и писать и заботиться о писанном. Вчера был Еврей, требовавший изложение, сжатое смысла жизни. Все, что я ему говорил — не то, все это субъективно, нужно объективно, на основании «эволюции». Удивительна глупость, тупоумие, вкусивших учености.

Ничего не записал. Все так же, еще больше, чем вчера, стыдно и грустно.

Вечером скучный кинематограф. Винт.

7 января 1910. Душевное состояние немного лучше. Нет беспомощной тоски, есть только не перестающий стыд перед народом. Неужели так и кончу жизнь в этом постыдном состоянии? Господи, помоги мне, знаю, чтò во мне; во мне и помоги мне...

1) Особенно ясно почувствовал то, что знал давно: то, что каждый сознает свое «я» так же, как я свое. Это кажется очень просто, а для меня это было и очень ново, и особенно, необыкновенно важно. Только бы всегда помнить об этом. Если только помнить, то конец всякому осуждению, не говорю уж, неприятному другому, поступку.

2) Это важно, главное потому, что если хоть не сознаешь, но живо воображаешь другое «я», как свое, то сознаешь и то, что всякое другое «я» самое коренное «я», есть не только такое же, как мое, но оно одно и тоже.

3) Важно такое сознание чужого я, как своего, для блага человека, потому что, признавая чужое «я» таким же, как свое, можешь делать благо не только одному своему «я», но и всем другим.

4) Любовь есть ничто иное, как только признание других я — собою.

13 января 1910. 1) Не анархизм то учение, которым я живу. А исполнение вечного закона, не допускающего насилия и участия в нем. Последствия же будет или анархизм, или, напротив, рабство под игом японца или немца? Этого я не знаю и не хочу знать.

16 января 1910. Проснулся бодро и решил ехать в Тулу на суд. Прочел письма и немного ответил. И поехал. Сначала суд крестьян, адвокаты, судьи, солдаты, свидетели. Все очень ново для меня. Потом суд над политическим. Обвинение за то, что он читал и распространял самоотверженно более справедливые и здравые мысли об устройстве жизни, чем то, которое существует. Очень жалко его. Народ собрался меня смотреть, но, слава Бога, немного. Присяга взволновала меня. Чуть удержался, чтобы не сказать, что это насмешка над Христом. Сердце сжалось и от того промолчал. Дорогой с Душаном хорошо говорили о Масарике. Вечером отдохнул и не могу удержаться от радости по поводу выхода в Одессе Круга Чтения. Теперь 9 часов. — Записать нечего.

13 февраля 1910. 1) Засыпая, я теряю сознание бдящего себя; умирая, я теряю сознание живущего этой жизнью себя; но как при засыпании не уничтожается то, чтò сознает, так и при смерти. Чтò оно такое, это сознающее, — не знаю и не могу знать.

Приходит в голову: Ну, хорошо, моя душа, это то, чтò сознает, не умрет, a где-то когда-то опять (все временные и пространственные понятия) проявится. Но не помня того, чтò был прежний «я», это уже не я. Сознание мое со смертью уничтожилось. Чтобы ни было после смерти «я», того начала, которое составляет мое «я», меня уже нет; не будет и не может быть. Но если это так, то приходит вопрос: чтò же такое это мое я, появившееся вдруг при рождении. Чтò такое это я? Отчего это я — я? И как же может это я, так непонятно вне времени появившееся, не исчезнуть так же непонятно вне времени.

Хорошо, я умру. Но почему всякая жизнь после моей смерти не будет моя жизнь?

1 марта 1910. Проснулся бодро. Кое что записал. Не успею вписать теперь. Погулял. Письма интересные, отвечал добросовестно. Слава Богу, все чаще помню, что жизнь только перед Богом, и о смерти. Плохо поправлял О телоугождении. Ездил с Душаном в Подъиванькову. Боюсь, что простудился. Соня нездорова. Вернулся поздно, не успел заснуть. Иду обедать. Одно помню записать.

1) Пора проснуться, т. е. умереть. Чувствую уже изредка пробуждение и другую, более действительную действительность.

5 марта 1910. ... Еще письмо от Досева.

17 марта 1910. 1) Если бы человек ничего бы ни знал о жизни людей нашего христианского мира, и ему бы сказали: Вот есть такие люди, которые устроили себе такую жизнь, что самая большая часть их, 0,99 или около того, живет в непрестанной телесной работе и тяжелой нужде, а другая часть, 0,01 живет в праздности и роскоши; чтò, если эта одна сотая имеет свою религию, науку, искусство, каковы должны быть эти религия, наука, искусство? Думаю, что ответ может быть только один: извращенные, плохие и религия, и наука, и искусство.

5) Жизнь для мужика, это прежде всего труд, дающий возможность продолжать жизнь не только самому, но и семье и другим людям. Жизнь для интеллигента, это усвоение тех знаний или искусств, которые считают в их среде важными, и посредством этих знаний пользоваться трудами мужика. Какже может не быть разумным понимание жизни и вопросов ее мужиком, и не быть безумным понимание жизни интеллигентом.

6) Бог — Творец, Бог Брама, Вишну, Сива, Бог Юпитер, Бог — Христос и т. п. Все это так нелепо, что мы смело отвергаем, не можем не отвергать эти нелепые представления. А не думаем о том, что понятие Бога, духовного начала всего, есть такое великое и необходимое понятие, до которого мы одни никогда не додумались бы, если бы оно не было открываемо людям постепенно усилиями мысли величайших мудрецов мира. Это огромный шаг человечества, а мы воображаем, что имея радий, аэропланы, электричество, можем обойтись без него. Да, можем, но только как животные, а не как люди, как мы и живем теперь в наших Ньюиорках, Лондонах, Парижах с 30 этажными домами.