Морган стоял, прислонившись спиной к стене Ресторана Антонии, настолько в стороне от действия вокруг него как кошка, дремлющая в окне ресторана. Еда, болтающие люди, всех возрастов, обоих полов, всех размеров, заполнили виниловые кабинки. Шпили розовых, белых, и фиолетовых цветов украшали столы. Солнечный свет тек через красный навес снаружи, заливая воздух розовым жаром. Звуки смеха и разговора смешивались с ароматами красного соуса и недавно испеченного хлеба. Шум, запахи и цвета сливались вместе в его голове, почти заглушая постоянную песню моря и непрекращающееся пульсирование сексуального возбуждения, ускоренного женщиной в машине.

Ее глаза были большими темно-карими с тенями, качающимися в их глубинах. На мгновение, попав в те глаза, он захотел вдохнуть ее, укусить ее, трахнуть ее. Память зашевелилась, неуловимая как ночь или аромат мятой травы, как она кричала, впивалась в него ногтями и кончала под ним, снова и снова.

— Я знаю тебя.

Ее взгляд был ледяным, прежде чем она отвернулась.

— Нет, не знаешь.

Он пожал плечами у стены, втирая значительную часть штукатурки в спину. Он не доверял своим воспоминаниям. Его обычно острый ум был замутнен от истощения, его голова заполнилась движущимся миром под волнами. Но он доверял своим инстинктам. Его нутро признало его вид. Тот мальчик… Его подозрения шевелились и кружились, пережевывая возможности, притягиваемые как акулы к аромату крови.

— Торт?

Худой темноглазый мальчик сунул тарелку ему под нос. Морган почти отскочил. Он осторожно следил за розово-белым кондитерским изделием. Возможно, он должен поесть. Еда закрепила бы его тело, обосновала бы его здесь-и-сейчас. Он не останавливался, чтобы поохотиться, когда пересекал море. Сейчас его вытянутому, истощенному телу было необходимо питание. Он взял тарелку.

— Спасибо.

На другой стороне комнаты, Конн и его супруга стояли с ее братьями и их семьями. Морган сжал губы. Произошло то, чего он никогда не думал увидеть, четыре селки ссорились из-за человеческого детеныша. Мрачность поселилась в его костях, глубже, чем холод, острее, чем голод. Мир, его мир, менялся вокруг него, ледники таяли, океан нагревался, финфолки навсегда исчезали под волнами. Он обещал себя и его людей лорду селки, убедил, что они должны объединяться, чтобы выжить. Но теперь селки соединялись с людьми, спаривались с людьми, становясь более человечными во всех отношениях.

Как могли дети моря пережить это?

— Ник, твоя мам хочет, чтобы ты сфотографировался. — Маргред стояла перед ним, полная и сияющая, как луна.

— Хорошо. — Мальчик сорвался с места, прокладывая себе путь сквозь столы.

Морган понял, что он все еще держит тарелку и поставил ее на стол.

— Маргред. Ты выглядишь…

«Беременной», — это было все, что он мог придумать. — «Человеческим ребенком». — Маргред приняла решение оставить свою природу и отречься от своего народа за право спаривания с одним человеком. Он чувствовал боль как старую рану при суровой погоде. Его сестра, его близнец, выбрала то же самое. Он никогда не простит ее.

Губы Маргред изогнулись.

— Круглой? — предложила она.

— Ну, — заключил Морган. — Ты выглядишь очень хорошо.

Ее взгляд блуждал по нему, откровенный, женский, оценивающий.

— Хотела бы я сказать то же самое и о тебе.

Он оскалил зубы в акульей улыбке.

— Я выживу.

— Без сомнений. — Она коснулась рукава человека рядом с ней. — Муж мой, Калеб.

Брат Люси и Дилана, вспомнил Морган, человеческий сын морской ведьмы Атаргатис.

Мужчина протянул руку, человеческая мода. Морган приготовился принять его прикосновение. Хватка Калеба была твердой, взгляд острым и устойчивым.

— Вы здесь надолго?

— Не больше, чем нужно.

— Калеб — начальник полиции острова, — сказала Маргред.

Ах. У него глаза воина, интерес, замаскированный под вежливость.

— Ты не пришел на крещение, — сказал Калеб. — Хочешь увидеть Конна.

— Да, — все-таки признал Морган . Сколько знал он об их делах?

Калеб кивнул один раз, а затем мотнул головой в сторону качающейся кухонной двери в глубине обеденного зала.

— Я дам ему знать. Дай мне пять минут. Я приведу его в заднюю часть ресторана.

Морган напрягся. Он не был слугой, чтобы ему приказывали, или крысой, чтобы сновать через кухню и прятаться в переулке. Но гордость должна поклониться целесообразности.

— Пять минут, — сказал он и ушел.

Переулок позади ресторана был резок от теней и битого стекла. Вонь раковин моллюсков и тушек омаров разносилась от неповоротливого железного мусорного ведра, стоящего через посыпанную гравием дорожку. Обыскав угол здания, он нашел несочетаемые кирпичи и строительные раствор, там была отметка начальника: три связанные спирали, представляющие области земли, моря и неба.

«Работа Дилана», — предположил Морган.

Он носил тот же знак на цепи на шее, символ своей власти и своего обещания, привязывающий его к службе сыну морского царя.

— Я чувствую запах тухлой рыбы. — Низкий голос Конна нес намек юмора. — Если пересечение моря влияет на тебя, то ты должен был остаться в Святилище.

Морган повернулся. Принц селки оценивающе рассматривал его из тени кухонного дверного проема, высокий человек с глазами цвета дождя.

У Моргана не было настроения шутить.

— Твое беспокойство переполняет меня, Господин. Или так было, поэтому я направился к тебе, покинув Святилище.

— Я обещал Люси, что мы навестим ее семью, когда родится ребенок ее брата.

— И прихоть твоей супруги имеет приоритет над всем другим, требующим твоего внимания.

Взгляд лорда от прохладного стал ледяным.

— Осторожнее Морган. Люси — targair inghean .

Targair inghean — дочь пророчества. Она могла оказаться спасением морского народа… или же она могла стать самой большой ошибкой Конна.

— Никто не сомневается относительно сил твоей супруги, милорд. Только ее приоритетов. — Он слишком устал, чтобы быть тактичным, был слишком расстроен, чтобы придержать язык или взвесить слова. — Это не первый раз, когда она поместила свои связи с семьей выше ее долга перед нашим народом.

— И ее людьми тоже.

— Тогда позволь ей действовать, чтобы спасти их, — отрезал Морган. — До того, как ничего не останется, чтобы спасать. Дети моря теряются, наши люди исчезают под волнами, наша чистая кровь растворяется этим наводнением человечества. Мы нуждаемся в ней в Святилище. Мы нуждаемся в вас обоих в Святилище.

— Я назначил тебя главным в мое отсутствие.

— Ты назначил Гриффа. — Еще одно пренебрежение, еще один укол.

— Он — начальник Каер Субаи, — логично сказал Конн. — Но в твоем распоряжении была рабочая команда.

— В распоряжении. — Неудача была горькой как морская вода во рту. — Прикажи мне командовать морской пеной или отдавать распоряжения скумбрии. В этом у меня было бы больше успеха.

Конн поднял брови.

— Они не повинуются тебе.

— Они повинуются, — жестко сказал Морган. Он мог заставить их повиноваться. — Они не остаются. Мы не поденщики. Мы — дети моря. Мы движемся, как движется море. Я не могу объяснить им, я не могу вдохновить их, чтобы ломались руки и сердца, тащащие камень. День за днем они привязаны к одному месту, к одной задаче и обществу друг друга. И каждую ночь желание улизнуть к морю становится больше.

— Ты не можешь винить их в этом. Если они не вернутся.

— Многие возвращаются, — сказал Морган. — Большую часть времени. Самая большая потеря среди финфолков. Мы не привязаны к земле, как селки.

У финфолков нет шкур. Они прирожденные оборотни и могут принимаять форму любого существа в море. Но их жидкая природа делает их еще более восприимчивыми к притяжению бездны.

— У меня нет терпения, у Гриффа — власти, чтобы удержать их, — признался Морган.

Конн вдохнул и выдохнул. В его глазах Морган видел бремя королевского сана. Морган был пойман в ловушку в течение многих месяцев в Святилище. Принц селки управлял один из своей башни в течение девяти веков. Один, до Люси.