Аннушка… Он не мог удержаться от смеха, вспомнив свою выдумку, что Аннушка якобы из политических соображений покинула дом священника. Эту часть автобиографии надо как следует отработать, тут каждому слову могут придать вес. Нельзя допустить домыслов, будто у них в доме когда бы то ни было существовала нездоровая атмосфера. Он, Приемыш, должен изображать беспредельную благодарность по отношению к священнику, который растил, воспитывал и обучал его; пожалуй, лучше будет сказать, что Папочка – славный человек, но увы, несчастный, и размолвка с Аннушкой у них произошла не потому, что Аннушка проявляла интерес к рабочему движению, а потому, что дочь была недостаточно набожна. Так-то оно будет убедительнее: в конце концов от Папы нельзя требовать, чтобы он не был верующим, коль скоро он священник. Кроме того, надо учитывать, что и учителя из местных – тоже народ верующий, Жофи, и та на велосипеде ездит в соседнее село причащаться, еще, глядишь, произвело бы плохое впечатление, обрисуй он Папочку недостаточно набожным. Вот Аннушку, ту можно превратить в отпетую атеистку, ей самой абсолютно безразлично, и с детских лет она отличалась такой необузданностью, что любое скажи о ней, поверят чему угодно.

Конечно, лучше, если бы к нему не лезли с расспросами, день и без того обещает быть тяжелым – сначала похороны, потом – партийное собрание. Жофи заранее спросила его, на какой день удобнее назначить собрание, и они договорились о сегодняшнем. Откуда ему было знать тогда, что Мамочка перекинется. Ну, теперь ничего не изменишь, как-нибудь да обойдется.

Во всяком случае, похороны, на которых будет присутствовать Аннушка, сулят немало забавных ситуаций. Когда, бишь, сбежала девчонка из дому? Ну да, правильно, весной сорок пятого, тогда как раз пошли первые поезда. Да, теперь он отчетливо вспомнил, она бежала в пятницу, на рассвете; по пятницам Папочка обычно сочинял воскресные проповеди, но в тот день ему было не до святых речений, такой поднялся в доме переполох. Впрочем, и поделом Папочке, зачем, спрашивается, он избил ее накануне; не то, чтобы ему, Приемышу, было жаль Аннушку, – нет, ничего подобного у него и в мыслях нет, по нему, так пусть бы ей кто угодно переломал хоть все кости, но все же по теперешним временам немыслимо представить, чтобы здоровенный взрослый мужчина лупцевал двадцатилетнюю девицу.

Сам он, Приемыш, в школе поддерживал дисциплину взглядом и топом голоса, он ни разу и пальцем не притронулся к ребятишкам. На перемене он, как правило, брал за руки двух самых отпетых озорников, собирал возле себя драчунов и прогуливался с ними; посмотреть со стороны, залюбуешься, до чего трогательное зрелище: молодой педагог, конечно, энтузиаст своего дела, в окружении детворы. Еще чего не хватало – бить этих сопляков, уж лучше прогуливаться с ними, он всегда ласков с детьми, как молодая мамаша, и не сыскать в его классе ученика, который бы не смотрел на него преданными глазами, а родители готовы за него в огонь и в воду. В конечном счете все зависит от нервной системы, если у тебя хватает упрямства и терпения, значит, сможешь любой класс держать в узде. Одно умиление, наверное, смотреть на меня, веселился про себя Приемыш, ни дать ни взять Иисус Христос среди учеников: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне…» Как все же характерно для Папочки, что, желая обеспечить ему будущее, он определил Приемыша в педагогическое училище. Ну, неважно, до сих пор он продержался, а сейчас ему нет еще и двадцати пяти, лучшие годы жизни впереди. А Папочке самая пора вновь открыть книгу Иова, которую он так часто перечитывал во время семейных неурядиц. Пришел конец его, Приемыша, терпению, он покидает блаженную семейку.

Неплохо бы дознаться, что сталось с Аннушкой. Первую весть о ней в позапрошлом году принесла тетя Францишка, возвратившись из Пешта; она увидела Аннушку в каком-то ресторанчике и с мужчиной; оба ели жареную печенку из одной тарелки. Приемышу до сих пор не ясно, почему Ласло Кун запретил Папе съездить в Пешт, чтобы попытаться разыскать Аннушку. Папа в порыве гнева хотел тотчас же отправиться в столицу, но красный псих всяческими отговорками удержал его. Когда же эта идея вновь осенила Папу, тогда слово Ласло Куна уже было для всех законом, он сказал: «Нет», – и свой запрет не счел нужным обосновывать. Папа к тому времени пуще огня боялся красного психа. Родись Ласло Кун в средневековье, из пего вышел бы завзятый инквизитор. «Я сжег ее, грешную, во спасение души…» Во всяком случае, Аннушку оставили на произвол судьбы. Бог ее знает, на какие средства окончила она Высшую школу изобразительного искусства, если, конечно, окончила вообще. По мнению тети Францишки, Аннушка расплачивалась натурой, но тетя Францишка почти о каждом говорит гадости. Возможно, Янке кое-что известно об Аннушке, только Янка пи при каких условиях не решится рассказать; Анжу, вот он-то наверняка знает, где беглянка и чем она занимается, но кто из домашних снизойдет до разговора с Анжу. И слава богу, что выставили тогда из дому этого прощелыгу. Впрочем, плевать он хотел на Аннушку, какая бы ни выпала ей судьба, по правде сказать, омерзительная была девчонка, царапалась, высмеивала, унижала его, как только могла. Он, бывало, все продумает, разработает до мелочей какую-нибудь свою аферу, а ей стоило только раз глянуть, усмехнуться, н каждому становилось ясно, в чем уязвим его искусно продуманный план; и лишь папино безграничное всепрощение помогало ему выкручиваться. Черт бы ее побрал, эту Аннушку! И что, спрашивается, ей в доме было не по душе, ведь не мужчина же она в конце концов, ну вышла бы замуж за какого-нибудь священника или за кого другого по собственному выбору, почему ей втемяшилось в голову стать именно художницей? Фу ты, что за чертовщина! Неужели он никогда не сможет забыть, что в их доме у одной лишь Аннушки хватало смелости и только ее никак нельзя было околпачить? А ну ее к черту, эту Аннушку, он поминутно возвращается к ней мыслями, а ему сейчас необходимо сосредоточиться на предстоящем собрании.

Конечно, ничего удивительного, что Аннушка нейдет у него из ума. Как-никак, а девять лет – срок немалый. И если в ней сохранилась хоть капля порядочности, она не посмеет заявиться к ним в дом. А как они поведут себя, если она все-таки придет? Несчастная Янка, та, конечно, изведется вся между двух огней. Собственно говоря, он неплохо относится к Янке и, если вдуматься поглубже, именно такой хотел бы видеть свою будущую жену. Нет, не внешне, конечно; внешне Янка серая, как моль, и в двадцать лет она была точно такая же тусклая, бесцветная, с некрасивыми руками и ногами. Но слушаться и повиноваться она умеет, а Ласло Кун наверняка и не требует от нее других достоинств. Хороша та жена, которая молчит да не перечит, которой все хорошо, как ни на есть. Если разобраться, то Ласло Кун может считать, что ему повезло, это счастье, что, по крайней мере, дома его никто не раздражает. Хороший человек Янка, первого числа он, пожалуй, отдаст ей пятьдесят форинтов, которые занимал. В крайнем случае отдаст пятнадцатого. Вот прямо поклянется себе, что отдаст.

Да, только какую же причину ему выставить, почему он должен уйти сразу после похорон? Если Аннушка и в самом деле заявится к ним, ему будет еще труднее вырваться из дому. Лишь сейчас его впервые осенила мысль, а вдруг Аннушка решила вернуться насовсем. Он отогнал эту мысль. Папа ни за что не примет ее обратно под свой кров, а уж Ласло Кун – и подавно. Пожалуй, Приемыш скажет, что его вызывает секретарь парторганизации, а зачем – неизвестно. Это единственный аргумент, заслышав который Папочка сперва лишится дара речи, а затем разразится бурным и неиссякаемым потоком библейских проклятий. Папа без оговорок поверит, будто Саболч Сабо вызывает его именно в день похорон Мамочки. И сам же еще втайне будет ликовать, что коммунисты нанесли им очередное оскорбление. Нет, сегодня Приемыш сбежал бы из дому, даже если бы ему и не нужно было идти на собрание; нет у него ни малейшего желания общаться с Аннушкой, в особенности если ей вздумается спросить, куда он девал ее книги.