К этим дням относится одно из виленских писем Веры Федоровны, собранных и опубликованных потом Н. В. Туркиным, ее биографом:

«Успех я имею колоссальный, — пишет она. — Говорят везде и всюду обо мне, а я… Я ужасно, невозможно собой недовольна, так хочу скорей, скорей быть лучше, так подчас теряю всякую надежду на то, что это когда-либо будет, и так не в силах вернуться к ролям комическим В то же время все это так ужасно, я должна бы отказываться от драматических ролей, так как я не могу на мое жалованье одеваться как нужно для этих ролей. Но я не в силах отказаться».

И она не отказывалась и играла одну роль за другой, все с большим и большим успехом, учась у товарищей, советуясь с Незлобиным, оглядываясь на свое детство. Традиции высокого искусства, окружавшие ее с детства, бессознательно и глубоко жили в ее сознании и светили ей в минуты сомнений. И в этом свете она видела лживость ходячих театральных эффектов, бездейственность трагических поз и громких рыданий. Нет, каждый раз Вера Федоровна плачет на сцене настоящими слезами, в минуты высшего душевного напряжения лицо ее заливает настоящая бледность, пробивающаяся даже через слой румян.

Мария Николаевна слышала однажды, как в публике, замечая бледность артистки и блеск настоящих слез, спрашивали недоумевая:

— Как она это делает?

С простотой и искренностью, стоящими у вершин искусства, Комиссаржевская переиграла все роли обычного репертуара своего амплуа до ролей Ларисы и Негиной в пьесах Островского. Пока еще только своей игрой, а не новой трактовкой роли волнует она зрителей.

Товарищи по сцене, следя за ее игрой, удивляются порой: опять пауза. Может быть, забыла роль? Но Вера Федоровна смотрит на партнера смело и не ждет помощи. Играя Луизу, Рози или Негину, в минуты отчаяния своих героинь Комиссаржевская не мечется по сцене. Она внутренне напряжена, и чем отчаяннее положение, тем скупее ее жест. И в этих паузах, глубоком грудном голосе, в том, как холодные тонкие пальцы прикасаются к разгоряченному лбу, зрители чувствуют необыкновенную жизненность создаваемых ею образов.

Видят они и другое. Какую бы роль ни играла Комиссаржевская, она играла в них свою главную тему — столкновение чистой, верующей в добро и справедливость души с ложью и подлостью продажного мира. Она жалела обиженных и униженных, страдала за них. Но то была не только жалость. Уже в виленский период Комиссаржевская приносит на сцену оттенки непокорности и борьбы. Пока это только оттенки, и даже в «Бесприданнице» нет еще грозного обвинения общественному строю лжи и несправедливости.

Особенно молодежь, чьи сердца еще не опалены житейскими бурями и не могут не сострадать ближнему, чувствовала эту главную тему Комиссаржевской и потому так любила маленькую артистку.

В ноябре направлявшийся за границу по делам театра поверенный директора императорских театров Всеволожского остановился проездом в Вильне. Беседа его с Комиссаржевской была краткой.

— Так вот, Вера Федоровна. Решайтесь наконец. Александринский театр ждет вас уже третий год. На обратном пути я заеду за ответом. Постарайтесь договориться с Незлобиным об отпуске на несколько дней.

Незлобин отпустил ее на три дня. Тревожно ждали вестей из Петербурга Мария Николаевна и Ольга. К вечеру второго дня в окошко постучал почтальон.

— Почта, откройте!

Мария Николаевна приняла телеграмму, и, пока искала очки, Ольга уже прокричала короткий текст:

— «Контракт в кармане. Всеволожский согласился и на один год, жалованье четыре тысячи, гардероб казенный. Целую. Вера».

Мать и дочь переглянулись. Радоваться этому? Но как жаль с Вильной расставаться!

А в феврале 1896 года Комиссаржевская играла перед виленцами в последний раз. Играла «Бесприданницу». Публика неистовствовала, долго не отпускала Комиссаржевскую со сцены. Громадная толпа проводила ее до дому.

Дома собралась почти вся труппа. Преподнесли ей большой букет цветов. Вера Федоровна вдруг спрятала в него лицо и заплакала. Выпили шампанского. Комиссаржевская предложила поехать покататься. Луна заливала улицы, сады города. Вера Федоровна не удержалась и тихо сказала матери:

— Друг мой дорогой, что-то ждет нас в Петербурге!

И вот вокзал. К перрону медленно подошел поезд. От выходных дверей по всему вокзалу с двух сторон в несколько рядов стояли виленцы. Вере Федоровне пришлось идти живым коридором. Ей под ноги бросали цветы, кричали: «Прощайте!», «Не забывайте нас!», «Желаем успеха!»

Паровоз предупредительно заревел, колеса скрипнули, и поезд пополз вдоль перрона. Золотые лучи заходящего солнца мягко осветили в окне вагона заплаканное лицо Комиссаржевской. Она вынула платок. И когда уже поезд был далеко и невозможно было ее разглядеть, друзья еще долго видели, как взвивался, словно чайка, то вверх, то вниз белый платок актрисы.

Главным режиссером Александринского театра был в то время Федор Александрович Федоров-Юрковский. В его гостиной по субботам собирались многие известные люди того времени, среди них Илья Ефимович Репин, Николай Константинович Михайловский, Александр Михайлович Скабичевский. Федор Александрович, культурный, серьезный человек, умел понять и оценить по достоинству настоящее произведение литературы или искусства. Он не приглашал на свои субботние вечера актеров, исключением был только молодой Юрий Михайлович Юрьев. Однако в театре Юрковский относился к актерам с неизменной симпатией, готовый прийти им на помощь со всем запасом своих обширных познаний.

В один из последних мартовских дней 1896 года Юрковский подвел к группе артистов, стоявших на сцене в ожидании начала репетиции, Веру Федоровну Комиссаржевскую.

— Разрешите, господа, представить вам нашу новую актрису, — проговорил он радушно.

Вера Федоровна чуть смущена любопытством, с которым, стараясь его скрыть, рассматривают ее александринцы. Она успевает всем толково ответить на многочисленные вопросы, вовремя вставить остроумную фразу в общий оживленный разговор. Небольшого роста, изящный Юрий Эрастович Озаровский не спускает глаз с новой актрисы. Про себя он замечает, как красиво она держится, как просто произносит каждую фразу. Ни лишних улыбок на ее лице, ни затянувшихся рукопожатий.

Главный режиссер усаживается на свое место на авансцене и предлагает начать репетицию.

Оказавшаяся в первой кулисе рядом с юным Озаровским, Вера Федоровна дружелюбно улыбается ему своими лучистыми глазами и тихо, на этот раз испуганно, говорит:

— Вот теперь мне страшно… и я кажусь себе такой маленькой… На такой театр у меня не хватит голоса…

Озаровский играет в Александринском театре уже четвертый сезон. Желая успокоить Комиссаржевскую, он отвечает:

— Непременно хватит голоса. Я каждый раз, перед каждым выходом думаю то же самое, но вот обходится же.

Вера Федоровна благодарно принимает попытку своего нового знакомого ободрить ее и уже веселее говорит:

— С вами мы, наверное, подружимся: ведь я тоже ученица Владимира Николаевича Давыдова. И потом вы, наверное, любите путешествовать и открывать неведомое?

Озаровский смотрит на нее вопросительно, и она поясняет:

— Я люблю бывать в музеях, поглядеть что-нибудь диковинное, например восковые фигуры или кабинет испанской инквизиции. Я уже надумала, куда сходить. — После репетиции можно посмотреть живую фотографию. Вы никогда не видели живой фотографии?

— Нет, слыхал только, — проговорил Озаровский смущенно, — не успел еще.

— Значит, как только наладятся репетиции, пойдем в Пассаж смотреть «Барьерную скачку драгунского корпуса» и «Бег охотничьей собаки».

«Бой бабочек» Комиссаржевская играла в Вильне с неизменным успехом, почему и выбрала эту пьесу для дебюта. Но выступать в новом, да еще столичном театре перед незнакомой публикой было все-таки страшно.

В день дебюта, четвертого апреля, Вера Федоровна встала раньше обычного, взялась было за роль, но повторять текст не было нужды, она все знала отлично. Рассеянно полистала тетрадь, проглотила наспех завтрак, не замечая вкуса любимых ею пирожков, которые напекла Мария Николаевна. Утренней репетиции не было, но Вера Федоровна все-таки вышла из дому и только на Невском сообразила, что в театр идти ей не нужно. Под навесами Гостиного двора встретилась женщина с большой плетеной корзиной, продававшая первые анемоны. Тонкий аромат их и холодок прикосновения к горячим рукам успокоили Веру Федоровну.