Актеры продолжали молчать. Комиссаржевская видела всю неловкость их положения. Но слишком сильны были традиции императорского театра. Еще до просветительства некоторые из актеров способны были подняться. До бунтарства же — нет. А тот, кто и поднимался, как Мамонт Викторович Дальский, вынужден был расстаться с Александринкой.

— Нет, нет, Вера Федоровна! — словно извиняясь, проговорил Карпов. — Увольте, ссориться со всеми я не могу. Да и как переубедишь Потоцкую! У нее свои правила: прежде всего понравиться первым креслам.

— Значит, опять будем играть каждый сам по себе, словно в басне «Лебедь, рак да щука»?!

Вера Федоровна Марикку играла все же по-своему.

Увлеченные партнеры поддержали ее сценический замысел. И большинство зрителей приняли эту Марикку с таким же восторгом, как принимали и ее Ларису. Зритель почувствовал в новой героине Комиссаржевской страстное негодование против жизненного уклада, коверкающего людей. Этот уклад окружал и Ларису, и Нину Заречную, и Наташу. Кто хоть раз видел Комиссаржевскую в «Огнях Ивановой ночи», слышал ее горькие слова: «Моя мать воровкой была, — и я буду красть, красть любовь», видел горящий взор, слышал вздохи сквозь стиснутые зубы, тот никогда уже не мог забыть Марикку, созданную Комиссаржевской. Он пристальнее всматривался в жизнь и торопился на помощь туда, где была попрана справедливость.

Даже такую пьесу, как «Дикарка» Островского и Соловьева, в которой до Комиссаржевской блистала своим комедийным мастерством Савина, Вера Федоровна заставила звучать призывом к отречению от старого мира, к поискам новых, сильных людей.

Во второй половине сезона, по правилам императорских театров, Комиссаржевская получила наградной бенефис.

Начались поиски пьесы для бенефиса. Вера Федоровна заговорила в дирекции о «Ромео и Джульетте» Шекспира. Евтихий Павлович развел руками.

— Но, Вера Федоровна, нет ни костюмов, ни декораций… А делать все наспех — погубить пьесу. Да и времени уже нет.

И он предложил «Нору» Ибсена, зная, что Вере Федоровне давно хотелось сыграть эту роль. Но она испугалась:

— Что вы! Разве это можно? Ведь в Петербурге совсем еще недавно ее играла Дузе, ставила в свой бенефис Савина! Нет, нет, я ни за что не соглашусь. Я не скажу ни слова от волнения, я себя знаю!

Время бенефиса приближалось, а пьесы Вера Федоровна не находила. Тогда Карпов вспомнил о «Дикарке», и Вера Федоровна, просмотрев пьесу; остановилась на ней.

Бенефис состоялся 18 февраля 1899 года. А накануне его в столице произошло вот что.

Восьмого февраля, — вспоминает писатель А. Серебров (А. Н. Тихонов), — Петербургский университет отмечал годовщину со дня основания. Ректор университета выступил с традиционной речью, призывая студентов быть надежной опорой русского самодержавия. Конец ректорской речи потонул в свистках, топоте ног и криках:

— Хватит таких речей!

— Хотим свободы!

Ректор вынужден был остановиться. Растерянно смотрел он, как затем тысячная толпа студентов стихийно ринулась на улицу.

Там толпа начала быстро расти. Полиция сочла долгом вмешаться, но студенты не расходились. Вызванные конные жандармы пустили в ход нагайки. В ответ из толпы полетели камни.

На следующий день студенческая сходка решила объявить забастовку.

— Полиция должна быть наказана, мы требуем этого!

— Вы хотите произвести революцию? — высокомерно спросил ректор, присутствовавший на сходке. — Опомнитесь, господа, ваши требования бессмысленны.

— Мы произведем революцию во всей России! — воскликнул председатель сходки. — И нас не запугаете!

Часть профессоров, возмущенная расправой над студентами, отменила лекции. Остальным пришлось отсиживать лекционные часы в пустых аудиториях.

Узнав о событиях в университете, заволновались студенты горного института, электротехнического, лесного. Забастовали студенты некоторых учебных заведений Москвы, Киева, Казани, Томска.

Одиннадцатого февраля у Казанского собора состоялась трехтысячная демонстрация студентов. Конная жандармерия, окружив демонстрантов, избивала их нагайками, топтала лошадьми. Студенты оказывали яростное сопротивление, но сила была на стороне защитников власти.

Участие в демонстрации обошлось дорого: последовали массовые увольнения студентов из учебных заведений с отдачей их в солдаты.

Крутая мера правительства вызвала возмущение передовой части русской общественности. Начались протесты, против такой расправы, к протестам профессуры присоединились рабочие крупнейших предприятий. Правительство вынуждено было отдачу студентов в солдаты отменить.

В подогретой всеми этими событиями атмосфере поднялся восемнадцатого февраля занавес Александринского театра.

Иначе, чем Савина, прочитала «Дикарку» Комиссаржевская. Вчитываясь в роль, она обратила внимание на слова няни:

— Да какая такая твоя порода, чтоб тебе повесничать? Что ты, цыганка полевая, что ли? Не от цыган родилась, а от благородных родителей!

И не было потому в ее Варе ничего цыганского, как у Савиной.

Варе, натуре страстной и серьезной, чужд мир аккуратности и пошлости, который ее окружает. Она презирает провинциального щеголя, которого ей прочат в женихи. Она видит, что он ни на что, кроме болтовни, не способен. Ее тянуло к Ашметьеву, прожившему почти всю жизнь в Париже, внешне не похожему на серые будни их жизни. Деятельный характер Вари проявляется в искренней любви к парижскому барину и, естественно, требует в ответ такой же страстности, готовности на жертву и подвиг во имя любви. И где было знать ей, чистой и верующей в чистоту людских помыслов, что для барина ее любовь всего лишь игрушка?!

В третьем акте Ашметьев, испугавшись чувства Вари и связанных с ним хлопот, превращает их роман в нелепую шутку. В этой сцене Комиссаржевская бросалась на скамью и рыдала, хотя слез в пьесе у автора не было. Для Вари, созданной Комиссаржевской, уход Ашметьева оказывался не только трагедией любви. Варе было страшно узнать, что ее герой тоже болтун и трус, способный только на то, чтобы победить в словесной схватке такого же болтуна.

Варя, как ее играла Комиссаржевская, действительно была «редкость, дивное создание, счастливая случайность в будничной жизни». Она не может и не хочет мириться с окружающей пошлостью. Не разрешись все по воле автора счастливо, Варя дорого заплатила бы за свои светлые порывы, она повторила бы конец «Бесприданницы». Интересно, что в первом варианте пьесы Варя кончала жизнь самоубийством, да и сама пьеса была насыщена драматическими положениями.

Но даже в комедийном варианте пьесы Комиссаржевская показала драматизм обманутого поэтического чувства и способность героини жертвовать собой во имя любви.

Три четверти театрального зала заполнила студенческая молодежь. Все ряды черны от сюртуков и тужурок вперемежку с белыми платьями Первые фразы Комиссаржевской тонут в аплодисментах. Акт за актом, до конца спектакля, аплодисменты и цветы, цветы и аплодисменты. Взволнованная артистка, едва добравшись до уборной, в изнеможении падает на маленький диванчик. Кто-то испуганным голосом требует:

— Доктора! Доктора к Вере Федоровне… Она умирает!

Евтихий Павлович, партнеры заглядывают в дверь уборной. Вера Федоровна, услышав шум, громко говорит:

— От счастья не умирают…

После спектакля огромная толпа ожидала артистку у служебного входа, окружив старую театральную карету, похожую на ту, в какой когда-то возили ее отца. Веру Федоровну студенты вынесли на руках. Кто успел — поместился рядом с кучером, на подножке, на запятках кареты.

Кучер, привыкший к всяким неожиданностям у театрального подъезда, дернул вожжи, весело крикнул: «Пошла!», и карета покатилась, громыхая и звеня.

На Ямской, у подъезда трехэтажного дома, на ступенях лестницы толпились молодые люди.

Кто-то дернул ручку звонка. За Верой Федоровной в маленькую переднюю студенты внесли корзины с цветами. Артистка жила в трех маленьких комнатах с полутемной передней. Казалось, что иначе и быть не может. Все вокруг отличалось той простотой, какая была присуща ее игре, ее обращению с людьми.