Он решил выяснить, как поведут себя надпочечные железы, «какова мера их защитных свойств в борьбе с проникшей в организм инфекцией».

Ру, Йерсен, Пети, Подвысоцкий единодушны в мнении: надпочечники при многих инфекционных заболеваниях, особенно дифтерии, подвергаются значительным изменениям, вплоть до разрушительных. Не удастся ли ему, Богомольцу, подсмотреть что-то новое?

Свои опыты он проводит на кошках: среди прочих лабораторных животных надпочечники кошек особо выразительно реагируют на экспериментальные раздражители.

Трем разным группам животных он вводит под кожу и в брюшную полость разные дозы богатой токсинами культуры дифтерийных бацилл. В одном случае он вызывает скоротечное смертельное заболевание, во втором — более затяжное, но тоже гибельное. Реакция кортикального слоя желез в этих случаях оказалась соответственно разной: в первом — явно глубокие изменения экспериментатор обнаружил в самом нижнем слое. Во втором же — появились места с совершенно измененным строением в корковом слое.

Но особенно интересными оказались надпочечники третьей группы животных. Их Богомольцу удалось спасти от смерти энергичным применением сыворотки крови животных первой группы, у которых наблюдалось острое заболевание. Кортикальное вещество этих восьми кошек сохранило отпечаток повышенной секреторной деятельности — совершенно такой, какую Богомолец наблюдал после длительного воздействия электрическим током, впрыскивания животным пилокарпина и т. п.

Значит надпочечная железа в момент, когда организму угрожает опасность от бактериальных ядов, начинает усиленные поставки своего секрета! Выходит, наряду со щитовидной железой она тоже орган защиты. А если так, то нельзя ли ее деятельность искусственно активизировать?

Таково начало будущих сорокалетних поисков средств повышения сопротивляемости человеческого организма заболеваниям.

Но пока опыты пришлось прекратить: кошек больше достать не удалось.

Теперь Александр с утра до ночи пропадает на берегу Остра: удит рыбу с соседями — братьями Левчановскими, плавает наперегонки. Левчановские парни отчаянные: лазят по заводям, ныряют. Исследование одной из подводных ям старшему чуть не стоило жизни. Откачивал друга Сашко по всем правилам, хотя нервничал, ощущая за спиной «беззубую». Наконец «утопленник» открыл глаза и тихо спросил:

— Саша, где мы? Уже на том свете?

— Нет, еще на этом не все сделали! — рассмеялся Богомолец, гордясь своей первой победой над смертью.

В октябре Богомолец решил приняться за исследования нервной системы, в частности по иннервации сердца. «Как ни странно, — писал он отцу, — это очень мало разработанная проблема… имеющая, конечно, большой практический и теоретический интерес».

Университетская программа давно уже не удовлетворяет Богомольца. Ему хочется раздвинуть ее рамки. Он выкраивает часы для посещения лекций в Одесском бальнеологическом обществе, подолгу просиживает в библиотеке.

И так уже давно: препараты, книги, лекции. Изредка разве заглянет к двоюродной сестре Тасе Богомолец — слушательнице словесного отделения историко-филологического факультета Одесских высших женских курсов. У нее собираются знакомые. Все они очень любят Александра за общительность, веселость, остроумие. То предложит издавать домашний сборник со смешным названием «Серо-лирические вдохновения и темно-синие песнопения», то сам сочинит остроумные стихотворные пародии. Как-то срифмовал целое опереточное либретто о приключениях врача.

Тасиных знакомых поражает талантливость, широта интересов Александра. Вот он спорит с друзьями по поводу каких-то научных тонкостей, а уже через несколько минут судит о картинах Рафаэля и драматических спектаклях.

Тася и Александр любят ходить в театр. Раз, когда занавес пополз вверх, кто-то с возгласом: «Долой самодержавие!» — кинул с галерки в партер пачку листовок.

Саша торопливо спрятал одну. Событие его взволновало.

— Я же говорил, что зреет! — шептал он ей весь вечер.

Выйдя из театра, под фонарем стал читать: «Бойся, самодержец! Пока что только два самоотверженных рабочих крикнули во весь голос: «Долой самодержавие!» Но близок час, когда весь рабочий народ, как один человек, предъявит требование себе политических прав. И в этот грозный час не помогут тебе ни твои шпионы, ни твои жандармы — единственные твои друзья в стране, потому что все честные рабочие и крестьяне — все против тебя».

— Чистейшая правда! — прошептал Александр. — Только нужно добавить: «И честные студенты».

А через несколько дней после посещения театра Александр появился у сестры неожиданно — прямо с лекции в бальнеологическом обществе. Раздеваясь в передней, он шепотом поведал ей;

— Листовку переписал и двум профессорам подсунул! Знала бы ты, какой шум поднялся в университете!

— Нападение японцев!

— Война!

В университетской церкви начались молебствия о даровании победы русскому оружию. Совет профессоров готовил елейный верноподданнический адрес царю, но левая часть профессуры запротестовала — войну она открыто осуждала. Студенты свистом прервали чтение проекта адреса. Так царь и не получил заверений в преданности престолу от Новороссийского университета.

«Я ненавижу войну так, как может ненавидеть ее только врач, призванный отстаивать каждую жизнь!» — писал Александр отцу.

«Небольшая победоносная война», задуманная в министерских апартаментах для спасения России от революции, привела царский режим к окончательному банкротству.

Как пчелы в улье, взбудоражилось русское студенчество. После рождественских каникул 1904 года занятия в Московском университете не возобновились. Они были отложены на неопределенное время. Неспокойно стало и в стенах Новороссийского университета. Список «неблагонадежных студентов», ежегодно составлявшийся ректором для департамента полиции, теперь дополнен списком «состоящих под подозрением». В нем четвертым значится Александр Богомолец.

Университетские инспекторы напрасно прилагали усилия, чтобы избежать взрыва гнева. Произошел он в конце октября 1904 года на публичной защите диссертации чисто академического характера. Кто-то в верхних рядах амфитеатра вдруг поднялся и громко крикнул:

— Господа, пора от чистой науки перейти к делам текущим!

Зал ответил аплодисментами. Декан факультета звонил, стучал, тщетно взывал к порядку.

— Долой войну! — ревела аудитория.

— При повторении беспорядков заседание будет закрыто! — угрожал инспектор.

Студенты, казалось, не слышали угроз/

— Долой царя! Смерть самодержавию! — неслось из сотен глоток.

Защита была прервана. Выходили не торопясь, с песнями. «Дубинушка» звучала как боевой марш.

Казачий наряд появился внезапно. У некоторых «бунтовщиков» солдаты отобрали студенческие билеты. Среди них был и Александр Богомолец.

На следующий день декана медицинского факультета профессора Подвысоцкого пригласили в дом № 11 по Преображенской улице. Здесь в Одесском губернском жандармском управлении его обстоятельно допросили о выступлении студентов. В конце показали список замеченных во время «беспорядков» и попросили уточнить, кто кричал «Долой царя!». Список открывался фамилией Богомолец.

Нет, профессор точно знает, что ни один из значащихся в списке рта не раскрывал, тем более студент Богомолец.

Но не это спасло Александра от неизбежного, казалось бы, исключения из университета. После консультации с Петербургом к «делу» было подшито заключение: «Принимая во внимание, что указаний на лиц, кричавших «Долой царя!», кроме агентурных, не имеется… и принимая во внимание, что дальнейшее производство дознаний может возбудить нежелательные толки, следствие прекратить».

Вечером Подвысоцкий говорил жене:

— Меня этот солдат поучает: «Во вверенный вам факультет начинает проникать крамола!» Затянуть потуже «пояс» требует! И так высшую школу превратили в участок, где распоряжается полиция. Чего же еще хотят?

В дверь позвонили, и через минуту на пороге кабинета появился Александр Богомолец. Из-под насупленных бровей хозяин бросил на него суровый взгляд и, не предлагая сесть, ледяным тоном сказал: