«Я очень доволен, что поехал к Генри, — писал Богомолец отцу. — Он рассказывает так, что с двух слов все становится понятным. И тему помог придумать совершенно новую для биологии. И методы физико-химические придется применять самые разнообразные, притом как раз те, которых приложение к биологии представляет наибольший интерес».

Увлеченный работой, он целыми днями просиживает за приборами. «Лабораторией я очень доволен» — это признание кочует из письма в письмо.

Свободные часы Богомолец посвящает Парижу. Многое привлекает его в этом городе. То он отправляется со знакомым художником на народные развлечения, то бродит по тесным переулкам предместий. Он может долго любоваться хмурой архитектурой Собора Парижской богоматери, фонтанами Версаля, картинами Лувра. «Два раза был в Лувре, — писал двоюродной сестре в Одессу. — Сегодня снова два часа бродил по галереям. Венеру Милосскую пойду смотреть еще раз. Это действительно очень красиво». В конце апреля открылась выставка независимых декадентов. «В балагане со стеклянным потолком 125 комнат, — подробно описывал выставку жене Александр Александрович. — Больше мазни, но есть и хорошие, народу — масса, настроены очень весело и очень экспансивно выражают свои чувства».

Александр Александрович по рассказам отца знает революционный Париж, овеянный славой великих слов «свобода, равенство, братство». Но то прошлое. А он замечает и настоящее.

«Сегодня Первое мая, — с восторгом писал он на родину. — По этому случаю каждый год и сегодня в этот день все улицы переполнены войсками в боевом вооружении. Масса полицейских… Говорили, что на площади Согласия должен был состояться митинг. Я хотел пойти… Но всю площадь заполнили войсками — не для избиения публики, а просто, чтобы занять место «лояльными элементами». Здесь обычно применяется такая хитрая тактика». А на следующий день дописал: «Вчерашний день прошел, оказывается, не без столкновения толпы с полицией. Два полицейских офицера и двадцать полицейских ранено. Узнал об этом из газет, которые считают, что день прошел вполне спокойно».

Богомолец в Париже всего три месяца, а из России пришла долгожданная весть от профессора Николая Григорьевича Ушинского. Он, Богомолец, утвержден экстраординарным профессором по кафедре общей патологии и бактериологии молодого Саратовского университета. Срок командировки сокращается: надо торопиться, чтобы к началу учебного года устроить хотя бы маленькую лабораторию для практических занятий со студентами. К счастью, программа научной стажировки у профессора Генри почти исчерпана.

Теперь для молодого профессора самая приятная из всех перспектив — возвращение на родину. «Не мог бы я долго жить за границей, — сознается Александр Александрович в письме к жене. — Тут лучше, чем у нас, во многом, да все чужое. Сбегу отсюда с истинным удовольствием».

Он часто вспоминает родину. «Хорошая вещь Булонский лес. Впрочем, прекрасен он только потому, что в Париже. Пырново над Десной много лучше». И снова: «В Булонском лесу недурно, но даже Ветхое лучше, а такой парк, как в Алупке, и сравнить нельзя».

Лишь об одном жалеет Богомолец. В Париже так и не удалось ему встретиться с Ильей Ильичом Мечниковым; он уже несколько, месяцев находится в научной экспедиции в Поволжье.

Профессор слегка волнуется: аудитория выглядит необычно. Вперемежку со студентами сидят коллеги — вся профессорская корпорация. Богомольцу предстоит прочесть вступительную лекцию — о задачах и методах общей патологии. По существу — сдать экзамен.

Аудитория с откровенным интересом вглядывается в нового преподавателя. Внешне он неказист: высок, сухощав, слегка сутуловат, с большим лбом, волосы подстрижены «ежиком». Выглядит настолько молодо, что час назад какой-то студент, приняв его за собрата, спросил:

— Скажите, коллега, где можно видеть профессора Богомольца?

Прошло несколько секунд, и лектор начал:

— На мою долю выпала честь быть первым представителем кафедры общей и экспериментальной патологии в новом университете…

Говорит негромко, без неприятных пауз и запинок, без пафоса и жестикуляции. Аудитория замерла.

— Традиция требует при открытии новой кафедры определения той науки, провозвестницей которой она становится, задач, к разрешению которых стремится, тех методов, которыми пользуется. Без знания причин болезни и условий, в которых она протекает, невозможно предупреждение заболевания и выбор лечения. Общая патология и есть наука, изучающая динамику патологических процессов, то есть тех расстройств, которые наступают в нормальной жизнедеятельности организма, и условий, определяющих их течение и исход. Короче говоря, это наука о жизни больного организма.

Ответы на множество вопросов о нем ученым могут дать только эксперименты. Но какого упорного труда, бесчисленных опытов стоит каждое новое познание!

Богомолец иллюстрирует лекцию примерами из собственной практики.

Заканчивая ее, он говорит о творческой мысли, как о путеводном огне, горящем ярким факелом в ночном сумраке, о своей вере в ее благую силу.

В коридор выходит окруженный молодежью.

В декабре 1912 года саратовский Николаевский университет праздновал вторую годовщину своего основания. В программе торжественного вечера значится речь А. А. Богомольца «О внутренних причинах смерти».

Гордящаяся великими завоеваниями последних десятилетий, медицина устами своих представителей в торжественные минуты любит говорить о достигнутых ею успехах в борьбе со страданиями и смертью, об открытых перед нею широких перспективах будущих побед. И тогда кажется — не за горами золотой век человечества, где союзу жизни с наукой не страшны станут болезни и не будет места страданиям.

«Не за горами…» А пока еще слишком тесна арена, где медицина может во всей полноте проявить свои силы. Об этом думает Богомолец, слушая славословие царю, святому синоду и правящему сенату.

Актовый зал набит до отказа. Тут и управляющие саратовскими банками, и представители страховых обществ, и мировые судьи с земцами, и мещанские старосты с нотариусами, жертвовательницы и жандармское Начальство. Душно, многих клонит ко сну. Но вот после благодарственного молебна и шестикратного «Боже, царя храни» гипнотически звонкое «Милостивые государи и государыни!» заставляет слушать молодого господина в строгом сюртуке. Это единственная традиционная фраза из университетских лекций, а дальше идет самая дерзкая из дореволюционных политических речей А. А. Богомольца. Поймут те, против кого она направлена, — прощай, университет! Последствия будут жестокими.

Голос ученого звучит все громче и громче. На кафедре — беспощадный обличитель. Он говорит о «все еще аристократической» науке и преисполненной горя и слез действительности. Богомолец знает эту русскую действительность! Она в тюрьмах, на каторге, в голоде, изнуряющем труде и преждевременных смертях. Средняя продолжительность жизни в России — двадцать восемь лет. На каждые сто человек всего лишь два умирают естественной смертью — от старости. Всех остальных уносят из жизни болезни.

Можно ли отдалить смерть, продлить человеческую жизнь?

— Медицина, — утверждает он, — располагает уже огромным запасом быстрорастущих средств борьбы с внутренним несовершенством человеческого организма. В союзе со своей младшей сестрой — гигиеной — медицина если не откроет эликсира вечной жизни, то все-таки сможет обещать людям нормальное долголетие.

Для слушателей непроницательных профессор говорит о биологическом механизме смерти. А для проницательных — о страшной виновности царского правительства перед народом.

— Пока что между возможностями, открываемыми наукой, и практическим применением их существует непроходимая пропасть. Устраните условия, благоприятствующие болезням, и человек будет жить долго, без тяжелых признаков одряхления.