Тот, кто войну и ее орудие, военное сословие, будет рассматривать в их отношении к вышеописанной сущности государства, должен прийти к тому убеждению, что в войне и военном сословии мы имеем перед глазами образ или, вернее прообраз государства.

Тут мы видим действие той военной тенденции - непосредственное разложение и разделение хаотической массы на военные касты , из которых из которых подымается пирамидально, на самом широком подневольном слое, строение “военного общества”. Бессознательная цель всего движения подчиняет под свое ярмо каждого частного человека и в разнородных натурах производит как бы химическое претворение их свойств, чтобы они были приведены в сродство с той целью. В высших кастах чувствуется уже сильнее сущность этого внутреннего процесса, а именно, что имеется ввиду рождение высшего гения, которого мы признали за первоначального основателя государства. На многих государствах, например на Ликурговом государственном устройстве Спарты, можно ясно видеть отпечаток основной идеи государства, рождение военного гения. Представим теперь первобытное военной государство в живом, бодром состоянии, за его настоящей ” работой”, и пусть вся техника войны предстанет перед нашими глазами; тогда мы не сможем удержаться от вопроса относительно всосанных нами отовсюду понятий о “достоинстве человека”, о “достоинстве труда”. А именно: согласуется ли с понятием “достоинство” труд, имеющий своей целью уничтожение своих достойных людей, а также подходит это понятие к человеку, которому поручен этот “достойный” труд или же в этой военной задаче государства взаимно уничтожаются эти взаимно противоречивые понятия? Я бы думал, что воинственный человек является лишь орудием для военного гения; и не как абсолютному человеку негению, а как орудие гения, который может желать и его уничтожения как средства военно-художественного творения - ему может быть присвоена некоторая степень достоинства, а именно достоинство стать орудием гения. Но то, что было здесь показано на единичном примере, имеет значение и в общем: каждый человек со своей его военной деятельностью имеет лишь постольку достоинства, поскольку он сознательно или бессознательно является орудием гения, из чего можно вывести этическое последствие, что “человек в себе”, абсолютный человек, не обладает ни достоинством, ни правами, ни обязанностями; лишь как существо, вполне предопределенное, служащее бессознательным целям, человек может оправдать свое существование.

После таких соображений совершенное государство Платона является творением гораздо большим, нежели это думают даже самые горячие из его поклонников, - не говоря уж о той улыбке превосходства, с которой наши “исторически образованные” люди любят отвергать подобное произведение древности. Настоящая цель государства - олимпийское существование и постоянно обновляемое рождение и подготовление гения, по отношению к которому все остальное является орудием, вспомогательным средством, способом - здесь найдена при помощи творческой интуиции и изображена с яркой осязательностью. Платон смотрел через ужасающе разрушенную герму тогдашней государственной жизни и открыл в ее ядре нечто и до сих пор божественное. Он думал, что можно вынуть этот божественный образ и что ужасная, варварски искаженная оболочка не принадлежит к сущности государства; все усердие и благородство его политической страсти устремились на эту веру, на это желание - то этого пыла он сгорел. Изъян же, состоящий в том, что в своем совершенном государстве он поставил на высшую точку на гения в его общем смысле, а лишь гения знания и мудрости и что гениальных художников он вообще исключил из своего государства, - этот изъян был прямым последствием сократовского суждения об искусстве, которое Платон присвоил себе в борьбе с самим собою. Этот более внешний и почти случайный пробел не должен мешать нам признать в общей концепции платоновского государства чудесный великий иероглиф глубокой и вечно требующей объяснения связи между государством и гением: то, что удалось угадать в этом таинственном произведении, мы высказали в этом предисловии.