Я сидела на краю кровати, сильно сдавливая глаза, и старалась волевым усилием остановить грядущий приступ. В воспаленном мозгу проносились и оттесняли друг друга образы, отгоняли сон, вызывали мучительное напряжение нервов. Костер в полночь… Костер на Блейвене… Джентльмен из гостиницы… Корриган? Родерик? Алистер? Николас?

Меня начало знобить, я встала. Не пытаясь выделить никого из них, я решила одурманить себя, забыться, и как можно быстрее. Спасительные таблетки – в сумочке. Я побрела по комнате, отсутствующе нащупывая дорогу среди чудовищных теней, которые искажали все очертания. Сумочки не было ни на туалетном столике, ни на камине, ни на полу возле умывальника и кровати. Поиски делались все отчаяннее. Под кроватью тоже нет… Нигде.

Я снова села и заставила себя посмотреть правде в глаза. На прогулку с Родериком я сумочку не брала. Оставила ее в комнате отдыха. Я представляла мысленно, как она стоит на полу у стула, а в ней лежит бесценная упаковка таблеток. Все это так удалено, будто находится на плоту посередине Красного моря, ибо ничто, – твердо сказала я себе, морщась от нового приступа боли, – ничто не заставит меня в эту ночь выйти из комнаты. Если кто и должен совершить классическую глупость, прогуляться в полночь среди склонных к убийству джентльменов, которыми, вполне вероятно, заполнен отель, так это не я. С этой замечательно благоразумной мыслью я легла в постель, задула свечу и сосредоточилась на преодолении себя.

Через семнадцать минут я снова зажгла свечу, выбралась из постели и схватила халат. Всевозрастающие страдания привели меня к категорическому выводу. Какая его часть была основана на логике, а какая на отчаянии, сейчас можно понять намного точнее, чем тогда позволяло мое состояние, но все было очень просто и вполне удовлетворительно. Гезу Макре убил Джеймси Фарлейн. И, так как он не жил в отеле, я могла в полной безопасности пойти и взять таблетки.

– Полную безопасность, – сказала я себе очень твердо, засовывая ноги в тапочки и туго затягивая пояс на халате, – обеспечит то, что я буду двигаться очень быстро, очень тихо, и готова неистово закричать, если увижу или услышу хоть что-то подозрительное…

Не думая, как этот план логически сочетается с принятым решением, я схватила свечу, отперла дверь и отправилась в путь.

И немедленно я увидела, что это не классическая прогулка по дому, где убивают. Электричества в коридоре, конечно, не было, но тусклого света из западных окон вполне хватало, чтобы видеть, куда идешь. Пустота коридоров, защищенная закрытыми дверьми, молчаливо успокаивала. Закрывая рукой свечу, я тихо добралась до верхней площадки лестницы. Ступени уходили в тень, я на миг поколебалась, идти ли к окну, к тому самому, где я видела Марсию и Николаса. На этот раз их там не было, окно окаймляло бледную ночь. Очень ясно на фоне смутно освещенного неба виднелись очертания Блейвена. Луна исчезла.

Затем я услышала шепот. Должно быть, я слушала его подсознательно уже несколько минут. Когда наконец я осознала, что справа за дверью шепчутся двое, я немедленно поняла, что звук раздавался все время.

То, что еще кто-то не спит, конечно, должно было меня успокоить, а не волновать и пугать, но произошло, почему-то, второе. Конечно, неразумно предполагать, что никто, кроме меня, не имеет права страдать бессонницей. Если бы Каудрей-Симпсоны или Корриганы решили побеседовать в этот недобрый час, они бы наверняка приглушили голоса, чтобы не беспокоить спящих. Но шепот звучал странно беспокойно. Словно бы мягкое почти бездыханное журчание голосов в тишине производило впечатление отчаянной человеческой настойчивости, гнева, страсти или страха, которое передавалось мне через стены, заставляло волосы на руках вставать дыбом, будто из трещины в двери дул холодный сквозняк.

Я повернулась, чтобы уйти, и доска заскрипела.

Шепот прекратился внезапно, будто повернули выключатель. Тишина опустилась, как одеяло. Через секунду память о звуке показалась призрачной, а коридор наполнился миллионом нашептываний, уже совсем нереальных. Но чувство отчаяния все еще сохранялось. Тишина была словно затаенное дыхание, которое в любую минуту может вылиться в вопль.

Я быстро пошла обратно и наткнулась на пару туфель, выставленных в коридор, чтобы их утром почистили. Ковер там толстый, но слабый звук в такой тишине подобен грому. Из-за двери раздалось приглушенное восклицание, затем короткие отрывистые звуки, шипение, бессвязный вопрос. Более глубокий голос ответил что-то.

Только одна пара туфель – женские. Я поспешно нашла туфельку, которую задела ногой, и поставила возле пары. Ручной работы, изысканные и нелепые, с каблуками в четыре дюйма. Туфли Марсии Мэйлинг.

За дверью молчали. Я почти сбежала с лестницы, чуть не погасив движением пламени свечи, погрузилась в темное пространство холла, была сердита, мне было стыдно и плохо, словно меня застали за сомнительным поступком. Я пересекла холл и с силой распахнула стеклянную дверь комнаты отдыха. Видит Бог, это не мое дело, но тем не менее… В конце концов, она встретила Николаса только сегодня вечером. А какое место во всем этом занимает Фергус? Наверное, я неправильно поняла ее намек о Фергусе. И какое отношение это имеет к Гартли Корригану? Что-то ведь значило выражение его лица и, тем более, его жены.

И тут я поплатилась за скорость и глупость. Дверь за мной захлопнулась и задула свечу. От свечи тянулся только зловонный дым. Тени поднялись из углов тускло освещенной комнаты, я, запинаясь, пошла назад и ухватилась за дверь, уже почти готовая бежать в безопасное укрытие номера. Но в комнате отдыха никого не было, кроме этих теней. В зареве торфяного пламени я видела все достаточно отчетливо. Я бросила затравленный взгляд на холл за стеклянной дверью, затем пошла очень тихо туда, где должна лежать сумочка.

Марсия и Николас… Объединенные имена пронзили мое сознание. Самое странное, что Марсия не может не нравиться, хотя я, возможно, была бы другого мнения, если бы, как миссис Корриган, имела что терять. Должно быть – я тщательно осмотрела столик для кофе – нужно предполагать, что она ничего не может с собой поделать. Для подобных женщин существует длинное и гадкое прозвище, но, вспоминая ее яркую благородную красоту, я не могла найти чувства неприязни к ней. Она невозможна, непостоянна, но забавна, прекрасна и, думаю, добра. Возможно, она проявляла доброту так странно – привлекала Николаса, догадавшись, что я пытаюсь его избежать. Хотя, может быть, я переоценивала бескорыстный компанейский дух мисс Мэйлинг.

Я криво усмехнулась, остановилась и начала искать возле стула свою бесценную сумочку. Пальцы ничего не нащупали. Я с волнением шарила по пустому полу, водила руки маленькими кругами, которые от неудачи становились все шире и настойчивее… И вдруг я увидела слабое мерцание металлической защелки сумки, но не на полу, а на уровне глаз. Кто-то поднял ее и поставил на книжную полку возле стула. Я быстро схватила ее, несколько журналов и пару книг, и понеслась обратно через комнату так, что юбка сзади развевалась.

Я открывала стеклянную дверь плечом, когда услышала, что очень тихо открывается входная дверь парадного. Я стояла, как столб, прижимая книги, сумку и потухшую свечу к внезапно начавшему глухо биться сердцу.

Кто-то тихо вошел. На плитах заскрипели ботинки с шипами, со слабым шумом пришелец пробирался среди как всегда наваленных принадлежностей для альпинизма и рыбалки. Я ждала. Родерик Грант говорил, что отель открыт всю ночь. Это так, именно так, и ничего более зловещего, чем поздний рыбак, ставящий свои снасти. И все.

И, тем не менее, я не собиралась пересекать холл и подниматься по лестнице у него на виду, кем бы он ни был. Поэтому я ждала, старалась успокоиться и отошла от стеклянной двери, вспомнив про свой белый халат.

Входная дверь снова открылась и закрылась так же тихо, как и прежде. Ботинки скрипнули раз, два по дорожке, посыпанной гравием. Я колебалась только миг, затем толкнула стеклянную дверь плечом и понеслась через холл к подъезду, вглядываясь вслед сквозь окно.