А утро начиналось так.

Далеко-далеко, за Обью, за дальними синими буграми, неторопливо поднималось солнце. Чем выше оно поднималось, тем ярче и стремительней летели к земле его лучи. Один из них бесшумно проскользнул в окно, упал на лицо Леньке, и тот проснулся. Пусто и тихо было в избе, только на окне тонко сверлила оса. Отец давно ушел на работу, а тетка Матрена тяпает в огороде картошку. Она еще вчера собиралась.

Ленька взбрыкнул ногами, скинул одеяло, через темные сенки выскочил на крыльцо и попрыгал от радости на ступеньках. Хорошо, светло, вольно кругом. Надо попроведать котенка. Он еще совсем маленький, ползает с закрытыми глазами, пищит, тычется носом куда попало. Кошка сердито мяукала, ходила вокруг Леньки, пока он держал на руках котенка и трогал пальцем его мокрый нос. Сначала пушистых комочков было четыре. Тетка Матрена строжилась и выговаривала отцу:

— Развели тут ферму! Все половики в избе сбуровят!

Позавчера Ленька встал утром и увидел, что котенок один. А другие, как объяснил отец, ушли к чужой кошке, которая живет на бугре. Леньке очень хотелось поглядеть на них и на чужую кошку, но бугор за протокой, а лодки ему не дают.

Котенок вдруг заверещал, закрутил головой, и его пришлось положить на старый половик в углу сенок. Кошка стала его облизывать.

Ленька снова вышел на крыльцо, залез на перила. Отсюда было видно, как в конце огорода, согнувшись, тяпает картошку тетка Матрена.

— Я ись хочу!

Она разогнулась, придерживаясь рукой за поясницу, оглянулась. Ленька запросто может показать, как она это делает — сначала вздохнет, потом начинает выпрямляться. И обязательно скажет:

— Охтим нешеньки, всю спину скололо!

Во время завтрака тетка Матрена строго-настрого наказывает ему не ходить на речку, не брать топор и не шляться по соседям. Последнее Леньке особенно не нравится — он любит бегать по гостям. Соседей, правда, мало: всего четыре дома стоят на отшибе за деревней. Свой дом Ленька считает самым лучшим. Стоит только залезть на подызбицу, где пахнет сухими березовыми вениками и пылью, как увидишь, что в одной доске горит красный фонарик. Кругом темнота, а этот фонарик светится, будто чей-то глаз за тобой подсматривает. Тетка Матрена говорит, что это просто сучок в доске, солнце на него падает, вот он и светит. Но Ленька не верит ей. Она всегда недовольная и ворчит. Один раз они поспорили с отцом, и тот сказал, что к ней, хоть она и сестра ему, на драной козе не подъедешь. Ленька представил, как отец сидит на козе бабы Тани и подъезжает к тетке Матрене. Коза у бабки Тани хромая, низенькая и смирная, она отцу как раз по колено будет. Представив это, Ленька засмеялся. Крошка хлеба попала куда-то не туда, и он подавился, вытаращил глаза и с открытым ртом забегал по кухне. Тетка Матрена поймала его за руку и стала колошматить по спине. Крошка проскочила.

— Да оно хто с им, с робенком?! Вот золото досталось! Да за какие грехи я с им мучаюсь!

Теперь ее не переслушать. Она все вспомнит. И что мать Ленькина, покойница, разбаловала его, и что надоело жить в чужом дому — своя изба без догляда стоит, и если отец вскорости не женится, она обязательно уйдет. Ленька присмирел. Вытер выскочившие слезы, подался в комнату. В комнате было по-прежнему пусто и тихо. Желтая оса с перетянутым брюхом все елозила по оконному стеклу, вверх-вниз, направо-налево, хотела выбраться на улицу. Леньке ее жалко, он бы и рад помочь, но боится — а вдруг тяпнет.

Стало совсем скучно. И он забыл все наказы тетки Матрены. Незаметно шмыгнул через сенки в ограду, из ограды — на тропинку и через кусты выбрался на берег протоки. Чья-то непривязанная лодка покачивалась на воде, а под беседкой лежало правИльное весло. Протока неширокая, сразу сообразил Ленька, и если хорошенько оттолкнуться, можно доплыть до середины, а там уж и веслом догрести. Страшновато брать чужую лодку, но и на котят тоже хочется посмотреть. А бугор совсем рядом, рукой подать. Эх, была не была! Ленька закатал штаны до колен, взялся за нос долбленки и оттолкнулся. Лодка легко, так быстро пошла, что он не успел в нее заскочить, упал животом на борт, ноги в воде. Кое-как залез, взял весло, но ничего не получалось: лодка вертелась и плыла вдоль по протоке.

— Я вот уши тебе оборву! Ты зачем, паршивец, чужую лодку взял?

На берегу стоял дядя Гриша Забыкин и махал ему кулаком. Ленька совсем растерялся, заторопился, тяжелое, мокрое весло выскользнуло из рук, нырнуло и выплыло далеко от лодки. Теперь его не достанешь.

— А ну-ка сиди, а то сбулькаешь!

Дядя Гриша изловчился и длинной жердью подтянул лодку к берегу. Нужно было выходить, и Леньке стало совсем страшно. Надо же было появиться на берегу не кому-нибудь, а именно дяде Грише. Даже спина похолодела под горячей от солнца рубашкой. Он глянул на сердитое лицо дяди Гриши и увидел, как подрагивают ноздри широкого носа. Этого подрагивания Ленька боялся больше всего. С того мартовского дня, когда они шли с отцом с кладбища. Поначалу, после смерти матери, отец каждое воскресенье водил его на могилу, подолгу сидел у железной, еще не покрашенной оградки и вздыхал. А Ленька скучал и топтался рядом. Он не верил отцу и тетке Матрене, что матери никогда не будет. Будет, думал он, вот только пройдет немного времени, и она появится в избе, веселая, вечно хлопочущая. Такая, какой он ее помнит. Поэтому не мог понять Ленька, почему так тяжело вздыхает отец и вытирает слезы.

И вот шли они, а навстречу им из своей ограды выбежал дядя Гриша. Шлепал сапогами по талому снегу, а следом торопилась, задыхаясь, его толстая жена тетка Марья.

— Григорий, не дури! Григорий!

— А, идешь! — закричал дядя Гриша и схватил отца за грудки. — Проведал, да? Плачешь? Плачь, вой, так тебе и надо. Подавился чужим-то, ворованным!

— Уйди, Григорий, не доводи до греха, парень тут.

— Пусть знает, пусть знает, что вор ты! Бабу-то увел от меня! Моя она была! Моя!

— Сама ушла, Григорий, сама не захотела с тобой жить. Брось, не зли.

— Григорий… Да сколько лет уж прошло, не дури! — уговаривала тетка Мария.

— Уйди с моих глаз!

Долго еще ругался дядя Гриша, размахивая кулаками, дрожали у него ноздри, и Ленька боялся, что он кинется драться.

…Страх этот и теперь не отпускал его. Он поскользнулся на глине, упал, но дядя Гриша поймал за рубашку, поставил на ноги. Присел и долго смотрел ему в глаза. Ленька сжался, ожидая подзатыльника.

— Похож, вылитый в мать, — дядя Гриша сморщился, повел голову в сторону, у него снова задрожали ноздри. Поднялся и легонько оттолкнул Леньку от себя. — Дуй домой, а вечером скажи отцу, чтобы выпорол.

Ленька кинулся вдоль по берегу протоки. Забежал за кусты черемухи, лег на спину и уставился в небо. От протоки наносило почти неразличимым запахом воды и рыбы, трава пахла медом, чирикали птицы где-то над головой, и все это Леньке было привычно, знакомо. Как знакома эта протока, черемуха и ветлы на ее берегу. Хорошо им, черемухе, ветлам и протоке, их никто не ругает, никто над ними не строжится, и им не надо думать, почему дядя Гриша такой злой и как это отец украл у него Ленькину мать.

Лениво раскинув крылья, только изредка шевеля ими, кругами плавал над протокой коршун. Он, наверное, осоловел от жары, ему, как и Леньке, лень что-нибудь делать. Разморил жаркий день.

Но надо вставать. Ленька уже захотел есть, да и тетка Матрена, наверное, закончила копать огород, скоро хватится искать. Он поднялся и пошел. Как ни отворачивал голову, как ни старался идти быстрей, а все-таки остановился возле дома Забыкиных и посмотрел в садик. Там росли большие кусты малины и кое-где уже краснели крупные ягоды. Ленька будто приклеился к доскам забора.

— Иди, деточка, попробуй, иди, мой хороший…

Оказывается, даже не заметил, что в садике сидит на скамейке, тетка Мария Забыкина. Она толстая, даже кофта на животе не застегивается, дышит тяжело, а лицо в поту. Иногда тетка Мария зевает и прикрывает рот ладонью. «Сидит, зевает целыми днями, вот и прет, как на дрожжах, — говорит про нее тетка Матрена. — Потому и болезнь замаяла. Заставить бы работать, жир бы сразу спал».