След зайца уводил за собой только часть животных. Они неслись, низко опустив головы и пожирая голодными носами свежий запах, оставленный на снегу заячьими лапками. Волки, видимо, отлично знали, что заяц никуда не умчится, а даст круг, еще круг по родным полям, мимо знакомых кустов, потом минует низинку и выскочит на взгорок к редкому осиновому леску.

К этому осиннику на взгорке и направлялась скрытно вторая часть стаи. Заяц летел сломя голову, помня только своих преследователей. Убежать. Замучать врага, вязнущего сзади в снегу, заставить его отказаться от погони. И все это здесь, где заяц знает каждый куст, каждый уголок редколесного клина. Сейчас враг отстанет, не догонит по снегу и отступит сам. Сейчас вниз, в ложбинку, потом махами на взгорок и широким броском в осинник. Но добраться до осинника зайцу уже не удалось — его путь был заранее предупрежден и перерезан затаившимися охотниками…

Мог ли один волк так успешно организовать охоту за этим быстрым на снегу зверьком?.. Конечно, нет… Наверное, волку никогда не удалось бы догнать в декабрьском поле зайца-русака… А мог ли один волк расправиться с лосем-самцом в летней тайге, когда ноги лесного быка знают под собой твердую почву?.. Удар острого копыта навсегда оставил бы волка там, где этот серый охотник попытался бы в одиночку довести свою рискованную охоту до завершающей стадии.

Моя лодка возвращалась обратно, я затягивал ее на берег, и она ожидала следующего плавания, подставив серый, промокший бок крутой сердитой волне. В лодке у меня всегда оставалось весло, оставался черпак, а иногда там неосмотрительно забывалась и баночка с червями.

Эту баночку хорошо знали трясогузки. Они вечно шныряли около моей лодки, постоянно метили сиденье пятнышками помета и тут же разыскивали и растаскивали забытых мною червей. Эти птички тоже были охотниками, но их успех зависел не столько от организации самой охоты, сколько от моей забывчивости. Трясогузки были такими же тихими охотниками-единоличниками, к числу которых пока принадлежал и я.

Иногда я не сразу разгружал свою лодку: сначала уносил домой удилища и добычу покрупней, и только потом возвращался за баночкой с червями и за остальной частью улова. На дорогу от лодки к дому и обратно у меня уходило не более семи-восьми минут, и за это время трясогузки никогда не успевали совершить свой набег. Но другие охотники, тихие и незаметные до поры до времени и поспешные и ловкие в своем мероприятии, нередко похищали за эти несколько минут значительную часть моей добычи.

Коллективные набеги на мою рыбу, оставленную на короткий срок в лодке, совершали серые вороны. И как мне казалось, своим успехом эта общественная охота была обязана прежде всего разведчику-наблюдателю…

Я видел этого разведчика-наблюдателя чуть ли не каждый день, пока жил на берегу озера. Стоило мне, прихватив удилища, направиться от дома к лодке, стоило еще только-только отвести свое суденышко от берега, как ворона-наблюдатель молча срывалась с березы и широкой, неспешной дугой планировала именно в ту сторону, куда собиралась направиться моя лодка.

Наблюдатель пропадал в кустах на берегу озера, и я до конца своих рыбацких дней рядом с обществом ворон так и не разобрался: был ли его полет к берегу каким-то определенным сигналом для остальных птиц — мол, лодка отправилась на рыбную ловлю, скоро она вернется, скоро будет пожива, а потому всем-всем приготовиться к охоте, — или разведчик всего-навсего менял свой наблюдательный пункт. Когда лодка уплывала от дома надолго и, нагруженная рюкзаком и различным снаряжением, никак не походила на суденышко, отправившееся на кратковременную рыбалку, наблюдатель тоже покидал свой пост, но в этом случае он направлялся не к берегу вслед за мной, а попросту удалялся в лес, будто заранее зная, что никакой охоты сегодня не будет.

Дальнозоркая ворона, пожалуй, и сегодня разобралась, куда именно направилась моя лодка. Вернувшись обратно и немного подтащив на берег свое суденышко, я, как всегда, сразу же забрал из лодки снасть и часть рыбы. Все было, как обычно: так же я подошел к дому, так же, проскрипев и хлопнув, открылась и закрылась за мной дверь, так же человек, хозяин лодки, исчез за дверью… Но на этот раз я решил перехитрить ворон — я не стал входить в дом, остался в коридоре и, прижавшись к дверной щели, приготовился увидеть все, что произойдет дальше…

Вороны появились мгновенно, будто до этого таились где-то совсем рядом, — пожалуй, весь успех такой скоропалительной охоты и зависел прежде всего от той наглости, с которой охотники сваливались на добычу. Метнулись серые крылья, вороны совершили небольшой круг над лодкой, но не издали ни единого крика — выдавать себя хриплым карканьем, видимо, не входило в программу тонко организованного набега. Наконец крылья сложены, и весь разбойный отряд рассеялся вокруг моего суденышка.

Медлить нельзя — сейчас вернется хозяин, но нельзя и броситься к добыче сразу всей толпой — тогда начнется неразбериха, а с нею шум и ссоры… И опять, как и прошлый раз, первой к моей лодке подступила только одна ворона. Она прыгнула на борт, повертела головой направо, налево, заглянула на дно и быстро схватила рыбу.

Предводитель, так я называл ту птицу, которая первой начинала грабеж, не теряя положенной ему солидности и чувства собственного достоинства, но в то же время достаточно поспешно отскочил в сторону, и тут же вторая, третья, четвертая ворона ухватывает по большой плотве. Проходит минута, две — и птицы исчезают. Сейчас они далеко — они расселись за кустами по камням — теперь можно появляться и мне…

Такие набеги ворон на мою лодку могли повторяться каждый день — для этого мне надо было каждый день отправляться на рыбалку и исправно возвращаться домой, и тогда каждый день я мог видеть и ворону-наблюдателя, сидевшую на березе, и ворону — предводителя коллективной охоты, которая первой подскакивала к добыче. И всякий раз, видя своих нахлебников-грабителей, я старался найти ответ на вопрос: «Что, наблюдатель и предводитель — это разные птицы или одна и та же?»

Интересовало меня и другое — какое вознаграждение полагалось главным организаторам и руководителям охоты?.. Если предводитель обеспечивался первым же лакомым куском, то как «оплачивался» труд вороны-разведчика? Что получала она за долгое сидение на дереве? Что доставалось ей, когда моя лодка возвращалась домой пустой?.. А может быть, у ворон наблюдательный пост занимали по очереди все птицы и, таким образом, материальное неравенство устранялось?..

Вороны успешно заканчивали охоту, я отстегивал цепь от ошейника и отпускал на волю своего пса, а затем варил уху и снова и снова рассуждал сам с собой, как, каким образом привести наш пока еще неудачный коллектив к слаженному дуэту?.. Я размышлял, как стать для своего четвероногого друга вожаком, разведчиком, а тем временем собака, упорно не желавшая принимать мои предложения, совсем недалеко от моего дома успешно демонстрировала еще одну замечательную коллективную охоту. Но, увы, пока не со мной…

На краю деревушки в охотничьем дуэте с собакой выступала сова.

Из тайги к озеру медленно полз тихий вечерний сумрак. Пес обходил дом, выбирался за огород и на закате дня устраивал в поле чудесные «мышиные игры»… Все четыре лапы собраны вместе, дугой спина, собака неподвижна, и только мордочка резкими, короткими рывками следит за каждым движением будущей добычи… Мышь шмыгнула влево, вправо, вперед. И тут же последовал бросок развернувшейся пружины. Иногда мышь увертывается, тогда снова прыжок, прыжок и прыжок.

Мышь мечется из стороны в сторону. А над головой собаки появляется легкая, порхающая тень ночной птицы. Тень плавно кружится, кружится все ниже и ниже. Собака прыгает, снова промахивается, и сова тут же падает на мышь, ускользнувшую из-под лап моего охотника.

Я любуюсь чудесным зрелищем, слаженностью движений двух охотников, совершенно разных, но нашедших друг друга. В первые дни такой охоты птица была пока еще не нужна собаке. Но охота продолжалась изо дня в день. Наступил еще один вечер, над полем появилась сова, и мой пес сразу же направился туда, где кружила птица, — там мыши.