— Почему?

— Просто поверь мне.

Кошка одним прыжком взлетела на плечо, когти ее пробили куртку, но до плеча не добрались. Хвост петлей обвил шею.

— Еще чего.

— Недоверчивый детеныш. Ты потерялся. Тебе страшно. Но я тебе помогу… — она рокотала, была теплой и легкой. Кончик хвоста гладил щеку, а мокрый нос упирался в самое ухо, и когда кошка говорила, Воробью становилось щекотно.

Внутри разливалась ленивая теплота, хотелось закрыть глаза и слушать, слушать этот голос.

Также Воробей слушал и песни матушки Валы. И чем все закончилось?

— Кто ты? — он затряс головой, как если бы пытался вытряхнуть воду из ушей.

— Я — Кошка-которая-гуляет-между-мирами, — сказала Кошка. — Ты можешь называть меня Снот. Или Советница. А можешь никак не называть и оставить тут, если мои советы тебе не нужны. Но они нужны, потому что без моей помощи ты, глупый детеныш, не протянешь и дня. Или ночи… хотя здесь не бывает ночей. И дней тоже не бывает. Зато есть отливы. И приливы.

Она тихонько засмеялась и, выпустив когти, царапнула плечо. Легонько. Нежно. Куда нежнее, чем камень.

— Ниффльхейм — страна туманов и сумеречных тварей. Мир, где нет настоящего огня. Ни искорки… ни уголька… Ты же хочешь вернуться домой, Джек, который отказывается от подаренного имени? А я тебе помогу.

— И чего взамен?

Хвост тронул затылок, скользнул по жестким волосам, которые больше не пахли шампунем, да и вообще, кажется, ничем не пахли.

— Не «чего», а «что», детеныш, — поправила Снот. — Взамен ты станешь со мной разговаривать. В этом мире совершенно не с кем поговорить.

Она лгала — в этом Воробей не сомневался. И думал, стараясь отрешится от мурлыканья и подаренного тепла, пытаясь понять, в чем же подвох, но все равно не понимал.

Согласиться?

Отказаться?

Монету бы бросить, но где ее возьмешь?

— Решай скорей, глупый детеныш. Скоро прилив. Посмотри-ка вверх.

Воробей посмотрел.

Небо, и до того серое, стало еще более серым, плотным. Черные линии проступили на нем жилками, на которых то тут, то там вспухали смоляные капли. Они разрастались прямо на глазах, грозя вот-вот лопнуть. А некоторые и лопались, осыпаясь не то пылью, не то снегом. Крупицы повисали в воздухе, и Воробей подумал, что это даже хорошо: прикасаться к ним у него не было желания.

— Так что ты решил, глупый медлительный детеныш? — спросила Снот. — Ты примешь мою помощь?

Ее голос привел крупицы в движение. Они опускались медленно, сплетаясь в причудливые фигуры, и шелестели. Воробью казалось, что еще немного, и он услышит голоса.

— Я согласен.

— Согласен принять мою помощь? Слушать мои советы? И делать так, как говорю я?

— Ну да.

Пока он не разберется, в чем тут дело. А дальше видно будет.

— Вот и хорошо, — Снот спрыгнула на землю. — Тогда беги за мной, Джек. Беги со всех ног… и возможно, мы успеем.

Угрожающе шелестели снежинки.

Неслись к Воробью, кружили и окружали. Он побежал, пытаясь уйти из-под снежной сети, которая опускалась на землю, неторопливо, точно зная — добыча не ускользнет.

— Быстрей, Джек! Быстрей! — звала Снот, перетекая с камня на камень. — Торопись… волна идет!

Волна не шла — догоняла. Она летела, грохоча, стеная на тысячу голосов, грозя смять Воробья, разодрать на клочки и смешать с гнилой крупой тумана. И когда он потерял было надежду спастись, земля вдруг закончилась. Она просто исчезла, и Воробей снова упал, но на сей раз в нечто мягкое и вязкое, вроде той жижицы, что стекалась со всей свалки в стакан-болотце. Только та жижица пахла железом и гнилью, а эта — талым снегом.

Она залепила рот, забила нос, и Воробей вяло подумал, что теперь он точно умрет. Сверху же загудело, и болото, прозрачное, как стекло, покачнулось. Оно дрожало, мелко, испуганно, и дрожь подталкивала Воробья глубже и глубже, хотя он отчаянно молотил руками, пытаясь выбраться наверх. Редкие пузырьки воздуха вырывались изо рта и носа и вязли, не добравшись до поверхности.

И кошка исчезла.

Кажется, Кошкам, как и людям, нельзя верить…

В тот миг, когда воздуха в легких не осталось, ноги Воробья коснулись камня — у болота все ж имелось дно. И дно это вдруг раскрылось, чтобы тут же сомкнуться над головой.

— Аммм… — сказало оно и срыгнуло воду в болото. — Уммм…

— Теперь можешь дышать, — промурлыкала темнота. — Но аккуратно. В Ниффльхейме все нужно делать крайне аккуратно. В том числе дышать и думать.

Воздух был горячим, а место, в котором очутился Воробей, — странным. Он сидел внутри огромного шара, в стенках которого были просверлено множество крохотных дырочек. И через них с легким свистом проникал воздух.

На дне шара скопилась влага, но и она бурлила, выпуская воздушные пузырьки.

— Кошка, ты где? — спросил Воробей тихо-тихо, и перед самым его носом возникли два светящихся пятна. Одно ярко-желтое, как колечко матушки Валы, другое — синее.

— Могла бы и предупредить.

— Зачем? — желтый глаз мигнул. А следом мигнул и синий.

— Я едва не погиб! — кричать шепотом было неудобно.

— Если бы ты погиб от такой малости, как туман, с тобой определенно не стоило бы иметь дела. И уж конечно, ты не дошел бы до Хельхейма. А про трон я и не упоминаю даже. Совсем даже не упоминаю.

Воробью очень захотелось дернуть кошку за хвост. Или за усы. Или сделать еще что-нибудь, чтобы отомстить за пережитый страх. Ну и за грязные штаны, которые покрылись белой слизью болота.

Однако он ничего такого не сделал, а лишь спросил:

— Что это за место?

— Троллья голова.

— И она пустая?

Снот вновь забралась на плечо и, обняв лапами, мурлыкнула:

— Запомни, Джек. Полные головы встречаются гораздо, гораздо реже, чем пустые. Это невыгодно — иметь полную голову.

— Почему?

— Потому что полную голову носить тяжелей. И в мяч ею не больно-то поиграешь. А каменные тролли любят играть в мяч.

Воробей хотел спросить, кто такие тролли и как они будут играть в мяч головой, если в этой голове сидит сам Воробей и еще Снот, но тут камень затрясся, захрустел, как орех, на который сапогом наступили.

— Держись! — велела Снот.

— За что? Здесь же пусто!

Воробей прижался к стене и прилип, радуясь, что на одежде и волосах все еще есть болотная слизь. Она, конечно, не клей, но хоть что-то. А троллью голову подбросило вверх.

— Ррру! — закричал кто-то снаружи, и судя по голосу, был он огромен.

— Ррра! — отозвались на крик.

— Твою ж мать… — Воробья швырнуло на пол. Плечо пронзило болью, и колени тоже. А шар вновь подбросило, и новый удар был сильнее старого. — Твою ж мать!

— Рррых!

Мощнейший удар сотряс голову.

— Они должны были выбрать другую! — взвизгнула Снот, когтями впиваясь в стену. — Должны были…

А Воробей подумал, что, когда все закончится, он даст кошке хорошего пинка. Если выживет, конечно.

Юленька устала быстро, Алекс же все шел и шел. Шел и шел. И на нее не оглядывался, как будто бы ему все равно: идет Юленька или нет. Хоть бы слово сказал! Одно-единственное словечко! Чтобы не так тихо… не так жутко…

Серость сгущалась. Камень становился мягче, пока не превратился в болото. Желтовато-бурое, комковатое, оно напоминало кисель, два дня простоявший на солнцепеке. Желатиновая жижа мягкими губами обхватывала ноги, а выпускала нехотя, со всхлипом. И нити-сопли тянулись следом.

Мерзость какая!

Сделав десяток шагов, Юленька решительно сказала:

— Я дальше не пойду!

И села на круглый гладкий валун.

Мама постоянно повторяла, что свою позицию следует обозначать четко.

Алекс остановился, но поворачиваться к Юленьке не стал. Он разглядывал болото и думал о чем-то, хотя мама была уверена, что думать Алекс не умеет, потому как ему незачем, у него родители богатые. А у Юленьки, значит, не такие богатые и получается, что ей-то думать надо.