— Думаю, нам лучше поговорить наедине, — сказал Дэймону доктор, глядя на меня одним из тех жалостливых взглядов, которые после этой аварии стали для меня обычным делом. Все вокруг были такими сочувствующими, что меня уже тошнило.

Дэймон сжал мою руку.

— Все в порядке, — ответил он доктору. — Она уже достаточно взрослая.

Доктор проводил нас в пустую комнату. Голые стены, голые полы, вообще ничего, кроме трех жестких пластиковых стульев и криво висящего на стене деревянного креста. Где вся мебель? Это больше походило на комнату для допросов, чем на место для утешительных бесед. Единственное, на чем мог зацепиться глаз, это искаженное мукой лицо криво распятого на целую вечность Иисуса.

Я села на один из жестких стульев. Дэймон принялся мерить шагами комнату.

— Шериф, — позвал его доктор. — Пожалуйста. Присядьте. Вы оба очень устали.

Дэймон обернулся и посмотрел на него таким уничтожающим взглядом, что тот невольно отпрянул. Видя его негодование, я почувствовала, как мою душу наполнила гордость.

«Мы в одной лодке», — помню, тогда подумала я.

Мы с Дэймоном не всегда ладили. Когда он только переехал в наш дом, моя мама часто была между нами чем-то вроде посредника. Но теперь мы с ним были единым целым. Мы вместе молились, чтобы моя мать очнулась. Такова была сила нашей к ней любви.

— Шериф…

— Дэймон.

— Дэймон. Ваша жена серьезно пострадала. Она часто ездила без ремня безопасности?

Не «ездит». А «ездила».

Словно она уже мертва.

— Что? — Дэймон поперхнулся, и его яркие голубые глаза наполнились слезами. — Нет, она всегда пристёгивалась.

Я была слишком потрясена, чтобы толком переварить информацию. Моей маме было всего тридцать восемь лет. Она не могла умереть.

— С ней все будет в порядке? Она что, мертва? — спросила я.

Надежда не хотела признавать реальность, написанную на омерзительно добром лице доктора.

— Она жива. Аппараты искусственно поддерживают работу ее тела. Ее мозг получил, как мы считаем, непоправимую травму.

Пауза.

— Мне очень жаль.

Всё, и хорошие новости, и плохие слились в одном маленьком аккуратном предложении, которое выкачало из моих легких весь воздух. Твоя мать еще жива. БАХ. Но всё равно, что мертва. БАХ.

— Вы уверены? — спросил Дэймон.

Я снова потянулась к его руке, он сжал свою влажную от пота ладонь и сдавил мне пальцы.

Доктор нерешительно посмотрел на меня.

— Из-за отёка мозга мы не можем сейчас сказать точно...

Он замолчал. Затем откашлялся и полушепотом добавил:

— Похоже, дела плохи.

У меня шла кругом голова, пока я пыталась осмыслить происходящее. Стоящий рядом Дэймон делал то же самое. Глядя перед собой пустым взглядом, он потёр рукой челюсть. Как такое могло с нами произойти?

— Мне очень жаль, — повторил доктор.

Меня затошнило. Рука сильно горела в том месте, где ее сжимал Дэймон. У меня и так был ожёг, и теперь его прикосновение превратилось в пытку.

В тот момент я ничего не слышала. Я сосредоточила все свое внимание на боли в пальцах, на обожженной коже, со всей силы сдавленной Дэймоном. Это было довольно странным утешением, но боль меня отвлекала.

«Хуже и быть не может, — все время думала я. — Хуже этого уже ничего не может быть».

Я ошибалась.

Я помню, как на следующее утро Крис, помощник шерифа Ган-Крика и друг Лео, уводил Лео в наручниках. И когда коридор стал таким длинным? Казалось, он тянулся бесконечно. Дэймон привлёк меня к себе, обхватив за плечи, и я прислонилась к нему. Совершенно потрясённые и уставшие от борьбы, мы с ним смотрели, как Крис уводил Лео. Они шли и шли, пока не превратились в маленькие точки, а потом и вовсе не скрылись из виду.

«Это всё из-за меня», — снова и снова твердила себе я.

Когда в реанимации я держала маму за руку, на её лицо уже легла печать смерти. Она все еще держалась, и врачи говорили, что не могут дать точных прогнозов, пока не спадёт отек мозга, но она уже умерла. Теперь я это понимаю, когда пробуждаю и ворошу эти воспоминания, когда срываю восковую пелену отрицания и надежды, которая тогда затуманивала моё сознание.

Сейчас, глядя правде в глаза, я могу сказать вам, что моя мать, упокой Господь ее душу, покинула своё тело в тот момент, когда машина Лео рухнула в реку, и ее ставшее неуправляемым тело врезалось в переднюю панель.

В тот день перед тем, как уйти на работу, я поругалась с Лео. Накричала на него из-за какого-то пустяка, а затем в бешенстве убежала, оставив его на автостоянке со сжатыми кулаками и этой ужасной тоской, с этой жаждой в глазах, которая со времен Карен так никуда и не делась. Сейчас я уже даже не помню, из-за чего мы поругались. Наверняка из-за чего-то дурацкого и такого незначительного, что я давно об этом забыла.

И вот я его разозлила, он напился, залез в машину и вместе с моей сидящей на пассажирском сидении матерью протаранил защитный барьер и рухнул в реку.