— Это уже слишком, — подумал Аврелий. — Мало того что я вынужден тратить свое время, выполняя общественный долг, — сидеть тут и страдать от этого отвратительного запаха крови, — оказывается, я должен еще ликовать и восторгаться!

— Слышишь — звучат горны! — привлек его внимание Сервилий. — Сейчас начнется самое замечательное!

Разговоры умолкли, сменившись приветственными жестами. На какой-то миг среди развевающихся тог Аврелий поймал надменный и загадочный взгляд красавицы Мессалины. Патриций ответил ей поклоном и легкой улыбкой… «Будь спокойна, божественная Августа, я не выдам твоих секретов!» — с сарказмом подумал он.

— Вот как! Теперь одерживаем победы в верхах. Если об этом узнает Помпония… — заметил Тит Сервилий.

Аврелий насторожился. Помпония, жена его славного друга, самая осведомленная сплетница в городе, ни в коем случае не должна знать, будто что-то, пусть даже мимолетное, промелькнуло между ним и лишенной всяческих предрассудков императорской Венерой, главной «героиней» римских сплетниц. Он попытался поэтому побыстрее переключить внимание друга, заговорив о бое.

— Смотри, они поставили британских амазонок против эфиопов! — заметил он, указывая на черные фигуры африканцев, которые ярко контрастировали со светлокожими северянками.

— Да, весьма живописно! — оценил Тит.

Сражение началось. Одна из мужеподобных женщин неожиданно отступила, и рубящий удар саблей рассек ей горло. Вторая тоже вскоре рухнула в пыль, получив удар мечом. Осталась третья и перед нею двое противников, еще стоявшие на ногах, потому что одного африканца она уже сразила своим мечом. Амазонка решительно бросилась на гладиатора послабее и завязала с ним дерзкую схватку, другой поспешил на помощь товарищу.

Все решилось в одно мгновение: вонзив меч в туловище противника, огромная женщина тут же извлекла его и кинулась к оставшемуся в живых эфиопу. Несчастный африканец, увидев, как несется на него эта эриния,[8] недолго думая бросил в пыль свой короткий меч и, преследуемый чудовищной женщиной, со всех ног пустился наутек.

— Ардуина, Ардуина! — Публика взорвалась аплодисментами и, опустив большой палец, потребовала для труса справедливого наказания. — Перережь ему глотку! — вопила толпа. — Перережь ему глотку!

Победительница не заставила себя упрашивать дважды.

Рабы-могильщики в одеждах Харона[9] спешно уносили трупы и разравнивали песок, стирая оставленные павшими следы, когда единый восторженный вопль возвестил появление Хелидона.

Гладиатор, потрясая трезубцем, с победным видом вышел на арену, а несчастный, которому предстояло сразиться с ним, уже ждал его, опустив голову, словно смирившись с неизбежной судьбой: Хелидон слыл непобедимым. Еще никто из его противников не покидал арену живым.

Борьба началась не на равных: что мог противопоставить прославленному победителю неизвестный гладиатор со своим жалким щитом? В один миг бедняга оказался в сети, и грозный Хелидон устремился к нему.

Поверженный в пыль, его противник увидел, как приближаются к нему измазанные в песке и крови сандалии, а грозные острия трезубца заслоняют солнце, которое он уж точно видит в своей несчастной жизни последний раз. Поняв, что это конец, он смирился и закрыл глаза. Оглушительный вопль толпы означал его кончину.

Он подождал несколько мгновений, показавшихся ему бесконечными. Но ничего не случилось… И он невольно признал, что еще жив… Очевидно, все почему-то произошло не так, как он ожидал.

Он приоткрыл глаза и увидел прямо перед собой подошвы сандалий гладиатора. Не веря своим глазам, он приподнял голову… Хелидон лежал на песке с трезубцем в руке. Он был мертв.

— Какая сцена, Кастор, если бы ты только видел! Конечно, оттуда, с самого верха, ты ничего не рассмотрел…

— Я видел все происходящее вблизи, хозяин, — возразил верный секретарь Публия Аврелия. — Из посольской трибуны очень даже хорошо все видно.

— Из посольской трибуны? — в недоумении переспросил сенатор.

— Именно так, хозяин, — подтвердил александриец. — Уверяю тебя, прекрасно видно.

— Ты хочешь сказать, что сидел там? — продолжал Аврелий, сердясь на себя за то, что не перестает удивляться выходкам своего ловкого слуги.

— Не так уж и далеко от твоего сенаторского стула с высокой спинкой, господин, — кротко уточнил секретарь. — Я видел и куртизанку, которая разговаривала с тобой.

— С каких это пор, Кастор, ты назначен полномочным представителем какого-то восточного правителя? Насколько мне известно, те места предназначены исключительно для высокопоставленных особ!

— Я немножко знаю людей, хозяин…

— И что ты скажешь в таком случае о Хелидоне? — спросил Аврелий, возвращаясь к главному.

— Он слишком много побеждал, — заметил грек, пожав плечами. — Судя по заносчивости, с какой он вышел на арену, думаю, у него просто не выдержало сердце от предвкушения триумфа. Но поговорим лучше о куртизанке Цинтии. Тебе не следовало бы так уж пренебрегать ею. У нее обширные связи, на самом верху. При дворе поговаривают, будто она…

— Что ты знаешь об императорском дворе, Кастор? — резко прервал его Аврелий. — Или министры уже ходят у тебя в приятелях?

— У меня есть друзья в верхах, — спокойно ответил секретарь.

— Понимаю, — произнес сенатор, отказываясь ломать голову над таким ответом.

Способности его александрийского вольноотпущенника были таковы, что Аврелий не удивился бы, если б увидел его однажды возлежащим в паланкине рядом с самим императором.

— Тебе следовало бы получше заботиться о том, как ты выглядишь, хозяин, — упрекнул его Кастор. — Не скрываешь своего отношения к боям гладиаторов, отказываешься от приглашений самых известных куртизанок, тебя видят в обществе всяких сомнительных личностей…

— Вроде одного моего знакомого — левантийского плута, который обманул и надул половину Рима, — пошутил Аврелий.

— Но я серьезно говорю, хозяин. На Палатинском холме…

— Там даже не знают о моем существовании.

— А вот и нет. Знают, — возразил грек. — А не веришь, так я готов сразу же доказать тебе это, — продолжал он, протягивая послание. — Держи, хозяин, это приглашение императора, которое не сулит ничего хорошего.

Аврелий повертел в руках свиток. Печать, несомненно, принадлежала Тиберию Клавдию Друзу Нерону, божественному Цезарю. Он прочитал послание и, закрыв его, отвернул от глаз любопытного секретаря.

— Я приказал служанкам приготовить тебе ванну, так что как раз успеешь, — сообщил слуга.

И действительно, во дворце его ждали в тот же день, в послеобеденное время. Однако печать была не тронута. Так откуда же узнал об этом хитрый слуга?

— Мне нужно только повидать Нарцисса, — солгал Аврелий.

Встреча с могущественным вольноотпущенником Клавдия выглядела вполне правдоподобно. Впрочем, Кастор не имел никакого права знать, что послание прибыло лично от императора.

— Боюсь, что найдешь доброго Клавдия Цезаря постаревшим, — невозмутимо продолжал Кастор, словно и не слышал слов хозяина. — Ему уже почти шестьдесят.

— Кастор, ты читал послание! — возмутился сенатор. — Но как тебе это удалось? Императорская печать не тронута!

— В ранней молодости, что прошла в Александрии, я получил некие полезные знания, — оправдался вольноотпущенник, нисколько не смутившись. — С тех пор, хозяин, я убежден: дабы спокойно смотреть в будущее, совершенно необходимо хорошее начальное образование.

Аврелий предпочел не развивать тему. Он хорошо знал, какого рода навыки приобрел его верный секретарь в годы своего египетского ученичества: умение хитрить, ловчить, мошенничать, плутовать, жульничать и обманывать владельцев, а также легко завладевать всем, что по неосторожности оказывалось поблизости от его носа.

С другой стороны, этот левантиец так часто предоставлял свои способности ему в услужение, что, пожалуй, не стоит особенно сосредоточиваться на его честности…