— А-а-а…

Через минуту мой ангел-хранитель в черных шортах склонился надо мной, протягивая пакет с кубиками льда.

— Вряд ли это поможет, — слабым голосом проговорил я.

— Попробуй.

— Нет, я…

— Попробуй.

Одной рукой она обняла меня за плечи, чтобы утешить. И я попробовал, чтобы не рисковать здоровьем еще раз. Я находил ее силу эротичной — или нашел бы при менее болезненных обстоятельствах. Я не говорил, что Джейн на сантиметр выше меня? Может быть, в семье недостаточно места для двух настоящих мужиков.

Пульсирующая боль стихла только после полуночи. Джейн любезно предложила помассировать больное место, но я с благодарностью отклонил предложение. Вместо этого я лежал на спине, беспокойно думая, в кого же мне превратиться теперь. Чтобы оценить ситуацию по достоинству, нужно иметь настоящее чувство юмора. «Погоди-ка, — подумал я, погружаясь в прерывистый сон, — я кое-что придумал. Это тебя сразит».

«Сентра» поблескивала, как серое облако, у школьной площадки, куда летом приезжал фургончик с мороженым. Сливаясь у ворот, дети разделялись у ограды и расходились в разные стороны. Некоторые текли, как вода, другие сыпались, как песок. Некоторых провожали родители, но вскоре они улетучились, словно дым. Человек в серых брюках вглядывался в детскую толпу, как вдруг его взгляд остановился на светловолосом мальчугане, которого так и хотелось назвать Билли, он повернул голову и разговаривал с мальчиком-азиатом, который хлопал себя руками по бокам, изображая птицу, и взлетал к верхушкам деревьев.

Билли сел в машину человека, и дорога исчезла, хотя сзади на них лаяла черная собака. Но теперь человек был и мальчиком, он вертелся в коротких, потных пальцах, которые никак нельзя расцепить. На светофоре загорелся синий цвет. Они съехали с авиатрассы в половине второго и скоро уже огибали покрытое стерней поле, словно небритое лицо, окаймленное деревьями с плакучими ветвями, похожими на волосы. Машина ехала медленнее и медленнее, пока наконец не свернула носом с дороги и не остановилась. Человек положил руку себе на бедро. Теперь он был мальчиком Билли и беспомощно смотрел на узловатую, мозолистую руку. Щелкнул сустав. Указательный палец дважды постучал, похожий на шею животного, вытянутую, чтобы посмотреть, что там у него над головой. Рука поползла к «молнии» на джинсах.

У него стало восемь конечностей, как у насекомого. Он спустил белье до икр, стряс его с себя. Его обнаженный пенис был похож на неоперившегося птенца в гнезде мошонки. Его руки — чьи руки? — как бы защищая, накрыли его. Одновременно он сидел на унитазе в туалете торгового центра, высоко взлетал на качелях, висел на ремнях в ванне. Он с глухим ударом и скрипом переехал черную собаку.

Взад-вперед, вверх-вниз. После эякуляции его сотрясла неудержимая дрожь. Потом все замерзло, стало белым, и он проснулся, полусвалившись с кровати, хватаясь за подушку.

Было всего только пять утра, но он не мог заснуть. Он полежал еще, зажмурившись и чувствуя призрачное тело, прижатое к его бедрам. Скоро ощущение прошло. Он моргнул. Вот, опять он вернулся в себя. Дальняя стена была все так же близко. Какое-то время он глядел на плакат с Питером Пэном, потом медленно поднялся и выключил шум летней ночи со стрекотом сверчков. Лишенная даже искусственных звуков комната показалась совсем пустой. Ему некуда было идти, и это было хуже всего.

Глядя на себя в зеркало, он на минуту задумался, не стать ли ему кем-нибудь другим: риелтором или банковским служащим. Он вспомнил, что однажды сказала ему мать: «Пока тебе нравится то, что ты умеешь делать; а если повезет, то ты будешь уметь делать то, что тебе нравится». Но что он умеет? Катастрофа во «Взаимной лояльности» потрясла его сильнее, чем он смел себе признаться. Она возвращалась к нему в других снах: мальчик бьет по клавиатуре, до которой едва достает, и цифровая стена угрожает придавить его. Тетя часто говорила ему: «Любой может ошибиться», и она достаточно часто ошибалась в салоне красоты, так что несколько раз ее чуть не уволили. «Не бросай дело», — наставлял его отец незадолго до того, как навсегда ушел из семьи. Может быть, все они были правы. Так или иначе, его владениями по-прежнему оставался электронный мир.

Вернувшись в спальню, он надел пару древних штанов из зеленого вельвета, которые принадлежали еще его отцу. Они были ему велики и провисали на поясе, но, по крайней мере, они были не серые. Он надел гавайскую рубашку, черную с золотым, тоже отцовскую реликвию, и вошел в Голубую комнату новым человеком. Стянув целлофан с компьютера, он включил его и вышел в Интернет. Он знал уйму баз данных и досок объявлений и начал искать среди них объявления о работе. Слишком часто требовались работники по обработке данных и системному анализу, которые он считал ниже своего достоинства. В онлайновых версиях журналов «Аварийное восстановление» и «Системы поддержки принятия решений» тоже были списки. Еще идея: послать письмо Дону Файнстейну насчет работы. Он только что вошел в АОЛ, чтобы составить сообщение, когда всплыло уведомление о том, что ему пришло письмо. Письмо было отправлено на один из его анонимных адресов, и он понял, от кого оно, еще не открыв, но ничего не мог с собой сделать. Педократ интересовался, куда провалился Пряник. Не успев отдать себе отчет, он очутился в круглосуточном чате и уже обращался к ПЕНИСтому, который, кажется, ничем другим не занимался, кроме как торчал в чате.

«У меня тут полно не только времени, но и одной липкой штуки, не хочешь ее слизать?»

«Пена на ПЕНИСтом?» — напечатал он.

«Я знаю, что нравится мальчикам…» Заглот тоже был в чате.

«Мальчикам нравятся леденцы? — ПЕНИСтый. — Тогда пожалста, пусть сосут».

«Или чертик в табакерке», — написал Заглот.

«А то», — ответил ПЕНИСтый.

«Из чего только сделаны мальчики?» — написал новый парень, Грустный Малыш.

Тед раздумывал над ответом, но вдруг остановился. Он мог несколько часов проторчать в этом виртуальном пространстве и ничего не добиться. В конечном счете он будет все так же сидеть дома в одиночку, не имея реальной жизни. Неужели он никогда не изменится? Он глубоко вздохнул, отключился и пошел приготовить себе еще кофе. Вернувшись, он составил совершенно обычное письмо Дону и отправил его, думая, какой бы он получил ответ, если бы написал в стиле этого мальчикового чата. Чуть погодя он отважился выйти из квартиры, чтобы забрать почту, которая могла накопиться в ящике. Его ящик был погнут и торчал вверх, как рекордная эрекция, и он заботливо выпрямил его. Однако почты не было.

К тому времени уже перевалило за восемь. Он вернулся в Голубую комнату и занялся тем, что стал просматривать кое-какие свои предметы коллекционирования, складывая те, что нужно будет выкинуть. «Горки и лестницы» с одной фишкой, игрушечный барабан без палочек, свисток, семь комиксов про богатенького Ричи, галстук-бабочка на застежке… Когда он разбирал свой офисный бокс, ему с трудом верилось, что у него накопилось столько ерунды, но доказательства были налицо, начиная от севшей одежды и сломанных игрушек и заканчивая залогами любви и фотографиями. Там даже нашелся настоящий Билли, Тед тайком щелкнул его, и теперь он улыбался на фотографии, глядя вверх.

В девять часов он представил себе, как начинается рабочий день во «Взаимной лояльности» и как бы ему улыбнулась секретарша. В десять он бы встал, чтобы пройти мимо бокса Майры… И тут у него родилась мысль. Обшарив картонные коробки, принесенные из «Лояльности», он нашел офисный справочник и набрал номер.

«Вы позвонили, — услышал он автоответчик, — Майре Коннор. — Это уже было записано голосом Майры. — Оставьте сообщение после сигнала, — продолжал автоматический голос. — Если вы хотите поговорить с оператором, нажмите ноль».

Тед хотел бы поговорить с Майрой, но оставил после сигнала тщательно обдуманное сообщение. Она перезвонила неожиданно быстро. Он снял трубку после второго звонка.