А в остальном она была как мы. Только худее. Тощая и костлявая, уколоться можно. Если дотронуться. Но трогать ее не особо хотелось. Во всяком случае, с добрыми намерениями.

Бочка с водой… я помню тот день, он вдруг всплыл перед глазами. Стояла осень, учебный год начался несколько недель назад. Жюстина привела нас к себе домой. Мы сопротивлялись, даже ударили ее несколько раз, в живот и по щекам: «Оставь нас в покое!» — но она будто не чувствовала ударов. Наконец мы сдались и пошли с нею. Наверное, нам хотелось конфет. Что правда, то правда. Какие дети не любят конфеты?

Сначала мы прятались в кустах: Жюстина хотела убедиться, что новой мамы нет дома.

Ее звали Флора, она носила костюмы и блестящие чулки. Нам она казалась очень красивой. У нее была такая чудесная одежда, как в журнале «Мир женщины». Она села в машину, которая ждала ее у дома. Пахло выхлопными газами и духами. Как только автомобиль отъехал, Жюстина подошла к двери и отперла ее.

— Пошли! — приказала она, внезапно превратившись в сильнейшую из нас.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я умирала от страха. Ведь все случилось именно там, на втором этаже. Жюстина показала нам место, где ее мертвая мама лежала на полу. Жюстине тогда было четыре года, она все видела. Солнце светило на паркет. В ту минуту было трудно представить себе Жюстинину маму с пустыми глазами и кровь вокруг, но эти детали стали являться мне позже, ночами. Несколько месяцев подряд.

Я стояла на залитом солнцем паркете, в доме было тепло. И все же я мерзла.

— Пойдем, — прошептала я, вернее, заныла. — Пойдем, Берит, я хочу домой. Мы скоро ужинать будем, пойдем домой.

Берит не слушала. Она ступала мягким, хитрым зверьком, кралась по коврам: «Так где у тебя пастилки? Ты обещала пастилки, где они?»

Мне не терпелось выбраться из дома, паника нарастала, но Жюстина и не думала отпускать нас.

— Вот, — сказала она, приведя нас в свою комнату, где под кроватью хранился целый ящик пастилок.

Мы могли взять сколько угодно. Я запихнула несколько коробок в карманы — кажется, медовые и фруктовые, они нравились мне больше всего.

— Пойдем теперь домой. Мама будет беспокоиться.

Нет, она тянула нас за собой, она держала Берит за куртку, не отпуская. Я помню ее обкусанные ногти, заусенцы.

— Я покажу вам одну вещь в подвале!

Мы спустились по узкой лестнице. В одной из серых подвальных комнат стоял огромный котел для белья, какие водились раньше в больших домах. И, глядя на нас, Жюстина рассказала, что Флора делала с ней в наказание за плохое поведение. Она рассказывала почти с гордостью, высоко вскинув голову.

— Иногда она сажает меня в воду. Чтобы выварить из меня упрямство.

Мы уставились на Жюстину.

— Да ну! — выдохнула Берит.

— Ну да!

— Не ври.

— Ну и не верьте. А она так делает.

— А твой папа? Что он говорит?

Жюстина отвернулась и не ответила.

Пытка. Явное преувеличение. Она все придумала, чтобы произвести на нас впечатление. Потому что если бы это было правдой, то непременно вышло бы наружу — рано или поздно. Полиция узнала бы. Конечно, она врала. Ну конечно. Ведь это было бы заметно. На теле вздувались бы уродливые пузыри. Разве наша учительница, как же ее звали? — вроде бы на «М», — разве она не забила бы тревогу, если бы заметила? А как она могла не заметить? Учителя все видят.

Вот что было плохо в Жюстине. Она врала, все время врала. Не гнушалась никакими средствами, чтобы заставить нас жалеть ее. Чтобы заставить нас впустить ее в свой круг.

— Пойдем на кладбище, посмотрим на могилу!

Да, это предложила я. Но только для того, чтобы вырваться, — мы были как узники в этом доме. И Флора могла вернуться в любой момент — красавица Флора с прекрасным прямым носом и твердыми ногтями. Когтями, которые умеют впиваться в кожу.

Однажды нам пришлось бежать за Флорой — позже, когда Жюстина упала на горе. Мы помчались к их дому, она открыла нам, голова в бигуди.

Жюстина там, на горе, пожалуйста, пожалуйста, пойдемте!

Она явно разозлилась, что мы застали ее в таком виде. Флора повязала косынку, и голова ее вмиг стала похожа на огромный бугристый шар, натянула сапоги и кинулась за нами. Она была вне себя от ярости и всю дорогу ругалась: «Я же говорила вам не играть на скалах!»

Жюстина лежала там, где мы ее оставили, но ей удалось натянуть на себя большую часть одежды. Одна нога была вывернута странным, жутким образом. Мы вместе отнесли ее домой. Она не издала ни единого звука.

После ее долго не было в школе.

Я постоянно бегу от этого вопоминания. Я не хочу думать о том, как мы пошли на кладбище, — мне вовсе не нужно было спешить домой, как я говорила, я все придумала. Среди могил бродил старик, подметал то здесь, то там. Мы быстро отыскали могилу мамы Жюстины, она сразу вспомнила дорогу. Жюстина прислонилась к надгробию.

— Здесь лежит моя мама, прямо под нами, в земле.

Ярко светило солнце, поэтому страшно не было, ни капельки. Но я все же не могла не думать о том, как руки Жюстининой мамы роют землю, как вылезают наружу и хватают нас за лодыжки. Как тащат нас вниз, чтобы наказать за то, что мы не хотим играть с ее девочкой.

Жюстина дура, Жюстина дура, Жюстина дуррра, в штаны надула!

Эту дразнилку мы придумали сами, дети часто сочиняют такое. От могилы мы отправились к белому каменному домику, где обитали мертвые — те, кого еще не закопали в землю. Дверь была заперта — я помню, что Берит подергала ручку. Посмотрев в замочную скважину, она прошептала, что видит гроб. «Коричневый, крышка открыта. Внутри кто-то лежит».

— Дай посмотреть! — крикнула я. — Мне страшно захотелось почувствовать то же, что она, я хотела увидеть настоящую смерть. Отпихнув Берит в сторону, я прильнула к скважине. К моему разочарованию, меня ждала непроглядная тьма.

Я уже хотела что-то сказать, обвинить ее в чем-то, но в эту секунду послышались шаги по гравию — это был тот старик с метлой. Мы спрятались и сидели в укрытии до тех пор, пока он не ушел.

— Давайте поиграем, — предложила Жюстина. Сейчас мне кажется, это она предложила.

Под водосточной трубой стояла бочка. В ней скапливалась дождевая вода, должно быть, для полива.

— Придумала! Давайте поиграем в рыбку. Ты, Жюстина, будешь нашей рыбкой.

Жюстина не возражала. Она соглашалась на все — таковы были правила.

— Мне раздеваться?

Ответ — да. Где это видано — рыба в одежде?

До сих пор помню ее маленькую сморщенную писюльку, спрятавшуюся между бедер, совсем не похожую на мою, круглую, выпуклую, как и у Берит, — я видела, когда мы купались. Мы выглядели как нормальные люди. Жюстина протягивала нам одежду, вещь за вещью, и мы клали их на землю.

Она не могла сама забраться в высокую бочку. Мы ухватили ее костлявое тело и столкнули в воду, хлынувшую через край. Стенки бочки были в чем-то зеленом, противном. Жюстина прерывисто вздохнула, когда холодная вода коснулась ее кожи, и на мгновение мне почудилось, что она плачет. Но она рассмеялась. Визгливо и дерзко:

— Теперь я ваша рыбка!

Жюстина принялась плескаться в воде так, что брызги полетели в нас.

— Прекрати! — Берит шлепнула ее.

Но Жюстина продолжала брызгаться.

Мы были начеку: боялись, что вернется старик.

— Старик идет! — прошипела я, и только тогда она утихла.

Мы видели, что ей холодно. Берит сказала, что надо накопать червяков и покормить рыбку. Тогда Жюстина стала бешено карабкаться вверх.

— Я не такая рыбка, я только листья ем! — кричала она.

Мы снова ударили ее, я помню. Но не нарочно, мы ведь просто хотели, чтобы она замолчала. Рыбы не разговаривают, они всегда молчат, а мы играем в игру, где она — рыбка. Мы нашли длинные палки и сперва делали вид, что это удочки, а потом стали бить Жюстину, и она стояла, вцепившись в края бочки, и не плакала, а просто терпела.