Ибрагим стоял к ней вполоборота, даже не смотрел, отвернулся. Но ей и не нужно было, чтобы он на нее смотрел. Сломалась бы. Треснула пополам и никогда бы эта трещина не зажила. Так что, пусть лучше вот так. Отвернувшись друг от друга. Не глядя в глаза, но ощущая друг друга кожей.

Так, между ними, с самого начала. Не нужны были слова. Не имели значения. Не нужно было переводить эмоции в какой-то набор букв и звуков. Все было ясно и так. Потому что, перед ним она была обнажена душой. Открыта. Вся. И он ее наизнанку выворачивал своим отрицанием вначале, а затем и любовью.

Ему не нужно было говорить ей что-то, чтобы убедить в своих чувствах. Ему не нужно было ее ласкать руками, губами, телом, чтобы завести. Нужно было просто заглянуть в глаза, и она пропадала.

И сейчас могла пропасть. Но нельзя! Нельзя!

Оба это понимали. Потому и ссорились.

Хотелось подойти к нему. Обнять со спины и уткнуться носом в темную рубашку. Вдохнуть родной и любимый запах, наполниться им, набраться сил.

Любовь не делает человека слабым: в их мире, в их реалиях, — это непозволительная роскошь иметь такую болевую точку. Но те, кто запрещают себе любить, никогда не узнают, что на самом деле любовь — это сила. Огромная. Она спасает. Она умиротворяет любую бурю. Она придает силы. Дарит надежду.

Ибрагим для нее, — все. И даже больше. Он ее жизнь. За него она умрет, если потребуется. И тем больней и обидней становится, когда между ними воцаряется непонимание.

Он ей доверяет свою жизнь, себя. Но когда речь заходит о его делах, он ее не слышит, не хочет слышать…

Все же решилась. Подошла и обняла, как хотелось до зуда в ладонях. Прижалась к нему всем телом, навалилась.

— Я не хочу ссориться, — прошептала горячо, дыша ему в спину. Дернулся от ее поступка, повернулся в ее руках.

Обнял лицо ладонями, погладил бархатистую кожу, обвел пальцем контур губ, а потом сжал одной ладонью челюсть, стиснул сильно, до боли.

— Тогда не лезь в мои дела, — прошипел зло и поцеловал.

Каждый поцелуй, — он разный. Одинаковых не бывает.

Этот был злым, наказывающим. Властное движение губ, яростный напор языка, и покусывающие зубы. Не ласкал ее. Наказывал.

И смотрел. Глаза не закрыл. Наблюдал за ее реакцией на его действия. Кайфовал от ее чувств, от того как искорка желания промелькнула в ее стальных глазах.

Подхватил на руки и понес в спальню…

Дима подскочила на кровати, подорвалась со стоном…стоном удовольствия.

Это настоящая пытка, хотеть кого-то на уровне, не поддающемуся объяснению и словам. Это не инстинкт. Это настоящая жажда. Жажда в другом человеке.

Жажда его касаний. Его слов. Его действий. Жажда его присутствия. Чтобы рядом, вот здесь, на соседней подушке. Чтобы дышал с ней одним воздухом. Чтобы лёгкие наполнялись его запахом.

Это похоже на зависимость, только хуже.

Потому что наркота, алкоголь или сигареты, они убивают какой-то конкретный орган или систему органов, а затем, спустя какое-то время приходит смерть.

Ее же любовь могла убить и воскресить одновременно. На душевном уровне.

Только, как показала жизнь с ее гребаными уроками, мало любви, даже обоюдной и взаимной, мало. Завяжется цепочка, но не такая прочная как надо, чтобы выдержать все удары и остаться целой.

И этот кошмар- ей напоминание.

Она помнила ту ночь в деталях.

Каждый вздох. Каждый взгляд. Каждый стон. Все его касания к разгоряченной коже. Все, как вчера. Последний раз, когда она касалась его без оглушительной боли в душе.

Последний раз, когда ощущала, что все будет хорошо, что они выдержат, справятся.

Если бы могла, остановила бы время на том мгновении, и силой заставила бы его изменить решение. Сказала бы другие слова. Сделала бы другие поступки.

Заперлась бы с ним в одной комнате, добровольно бы замуровала все окна-двери. Только бы не наступило следующее утро.

Дима сбросила с себя влажное одеяло, поправила задравшуюся майку пижамы. Снова крутило ноги и руки, болела голова, а глупое сознание не обращало на это внимания. По венам бежала не кровь, — чистая лава возбуждения. Низ живота тянуло приятной болью. Дима могла руку на отсечение дать, что, если тронет себя внизу, раздвинет чувствительные складочки, почувствует влагу.

Она, бл*дь, влажная, готовая принять его.

Отвернула спустившуюся на внутреннюю сторону бедра руку, — могла бы, отрезала ее. Пальцы горели, сердце бешено стучало.

Вздохнула поглубже и ринулась в душ.

Через минуту ледяные струи возымели действие и тело начало лихорадочно колотить от холода, но Димка терпела. Ей трезвая голова нужна, а не замутненные мозги-кисель от дикой жадной потребности в другом человеке.

Можно было бы спуститься в зал, но среди ночи это выглядело бы очень странно. Так что, Дима просто спустилась вниз, села на диван в гостиной и включила телевизор, поставила на беззвучный режим. Картинки мелькали, и ее мысли так же лихорадочно летали в голове, выстраиваясь в новые цепочки, новые связи, но снова не получалось правильной картинки.

Руки ломило все больше и больше, колени выкручивало. Не ровен час, она дрожать начнет. Выпить бы таблетку, но что-то легкое ей не поможет, а посильней повлияет на скорость реакций. Поэтому, оставалось только молча сжимать зубы и терпеть.

— Почему не спишь?

Кимура подошел неслышно, облокотился на спинку дивана и заглянул ей в глаза.

— Не спится.

— Ну-ну, — хмыкнул понятливо, кинул взгляд на едва подрагивающие руки, — Погода меняется.

Больше ничего не сказал. Так и остался стоять, молча наблюдал за картинкой на экране.

Он так же, как и она, имеет застаревшие шрамы, только свои он удалять не стал. Его так и остались на теле. Вроде зажили давно, а все равно болят и ноют, чешутся, зудят.

Кимура свою давнюю напарницу понимал, как никто другой. И почему не спит тоже догадывался.

Ночь- самое поганое время. Самое страшное. Потому что сознание выключается, и остаются бессознательные вещи. Память оживает и человек не может контролировать то, что ему показывают из прошлого.

И тело предает. По всем пунктам.

Он уже видел этот ее лихорадочный блеск в глазах. И не раз. Угораздило же эту малявку полюбить того, кого не надо?!

За все в жизни приходится платить, это простое правило, но всегда оно исполняется. Только цена для всех разная. И порой слишком жестокая.

Никто из них больше не говорил.

Кимура сел на диван рядом, положил подушку под спину, чтоб удобней было, и все. Молча смотрели телевизор без звука.

Картина, заслуживающая Оскар за свою абсурдность.

Четыре часа утра. Наверху пару раз хлопает громко дверь. На лестнице появляется заспанный злой Шрайман, смотрит на них удивленно, выдыхает медленно.

— На таможне сняли партию наших камней. Выезжаем через полчаса.

Вот и бабахнуло. Вот и случилось.

Значит, не здесь. Обхитрили. На чужой территории оборону держать куда как сложней. Но ничего-ничего, и не таких видали.

Уважаемые читатели, не забывайте ставить лайки и подписываться на автора! Мне очень важна ваша поддержка!)